Посредник

– Делать то, о чем пожалеешь.

– Насчет этого можешь не беспокоиться.

– Все равно я беспокоюсь.

– Почему? Ведь беспокоиться совершенно не из-за чего?

– Потому что мне положено беспокоиться.

Я открыл маме калитку, а она вдруг улыбнулась:

– Вдобавок незачем было ходить на Сигнал, чтобы починить машинку. Я вполне бы справилась.

– Здорово.

– Чтоб ты знал! – Больше мама ничего не сказала.

Когда мы пообедали и перемыли посуду – я вытирал и был в этом деле виртуозом, вытирал быстрее, чем мама успевала мыть, так что она все время отставала, изо всех сил старалась мыть быстрее и твердила, что я должен вытирать как следует, будто я не вытирал как следует, – вообще-то, она почти всегда твердила, что я должен все делать как следует, ведь в противном случае рано или поздно придется расплачиваться, – но, вообще, я хотел сказать, что, когда мы пообедали, перемыли, вытерли и убрали посуду на место, мама предложила поиграть в «Эрудит». Я бы предпочел тихонько уйти к себе, поработать над стихотворением, которое по-прежнему оставалось только заголовком. А время поджимало. Но мне не хотелось и разочаровывать маму. В этом плане я был молодец, хотя считал до невозможности ниже своего достоинства прибегать к подобным выражениям, в таком случае, наверно, давно бы напечатал стихи в «Женщинах и нарядах», в смысле, сложил деревянные кубики с буквами, а это отнюдь не мой стиль. Я глубоко вздохнул и сказал: ладно, раз тебе непременно хочется поиграть в «Эрудит», давай, вздохнул еще раз, просто чтобы мама поняла, что я милостиво соглашаюсь только из любви к ней, поскольку играть ей больше не с кем. Но когда начнем играть, я ей покажу, кто тут командует буквами, чернильными, деревянными, песчаными или свинцовыми.

Мы уселись на балконе, разложили игру и начали. Пусть никто не думает, будто я помню все слова, какие мы выкладывали, в моей черепушке и без того нет места, она давно переполнена, а запасного выхода нет и в помине. Но все ж таки я помню, что выложил слово вечер, очков немного, но слово хорошее: вечер – это и конец дня или жизни, и часть последовательности, так я понимаю. И сейчас вечер был именно такой, с легкими, спокойными тенями, протянувшимися в траве. Я на этом не остановлюсь. Буду продолжать. Мама выложила выемка и заработала кругленькую сумму, вдобавок за «ы» полагалось вдвое больше очков. У меня ряд вышел плохой, шесть согласных и одно «и». Мама наклонилась над столом:

– Можешь выложить лик под выемкой, тогда будет два слова.

А в этом тоже есть смысл? Что выемка, то бишь вмятина,

стоит посреди доски, как тычок по морде? Мама знала больше, чем я думал? Давно приметила мои вмятины? Может, заметила их, еще когда я родился на свет в женской клинике на Юсефинес-гате, вперед ногами, готовый сию же минуту смыться?

– Не встревай.

Но у меня в запасе было еще и «ф», поэтому я подложил фри к маминому «к», так что получилось фрик. Мама изумилась и не могла смолчать:

– Фрик? Такого слова нет.

– Есть. Вот оно. Фрик.

– И что это означает?

– Модный чувак.

– Чувак?

– Забудь. Восемнадцать очков.

– Было бы больше, если б ты выложил лик.

– Я выкладываю те слова, какие хочу. Согласна?

– Как хочешь.

– Вот именно. Как я хочу.

Примерно так продолжалось дальше. Мы выкладывали буквы до захода солнца. Слова разбегались по доске. Мама сумела разделаться с «э» в слове «эгрет». Мама лидировала. Я сражался с «й». Оно жгло меня изнутри. Потерял я хватку. Подо лбом чесалось. Я снова ушел в свой мир. Мама вернула меня к реальности:

– К тебе пришли.

Я медленно обернулся. Хайди.

– Привет, – сказала она.

– Привет. Привет.

– Я помешала?

Мама встала, подошла к ней:

– Конечно же нет. Значит, ты и есть Хайди?

– Да. Хайди Алм. Я тут на каникулах, у Лисбет.

– Очень хорошо, что ты зашла. Сыграешь с нами?

Девочка по имени Хайди Алм охотно согласилась. Мама и Хайди Алм играли в команде. Откуда маме известно, что Хайди Алм зовут Хайди? Я никогда не упоминал ее имя. Наверно, Тетушки, стоя в городе у окна, вооружились подсвечниками и передали морзянкой: Х-а-й-д-и. Она смотрела на меня и улыбалась. Кожа золотистая. Волосы падают на плечи. Какое-то украшение в ямочке на шее. Ногти на трех пальцах покрыты лаком. Я забыл все слова, смутился и растерялся. Только бы все это кончилось. Ну почему я так смутился? Устыдился родной мамы? Она правильно сказала, что я стыжусь? Тут-то до меня и дошло, именно в эту минуту, что я человек несвободный. У меня нет собственной воли. Я во власти судьбы.

– Твоя очередь, канительщик, – сказала мама.