Посредник

Оказалось, однако, что самое заковыристое несчастье было впереди. Вернее, давнее несчастье вернулось с удвоенной силой, издеваясь над ними. Произошло вот что, и я Богом клянусь, это чистая правда: однажды утром та, кого все принимали за Марион, пожала руку матери, которая так и сидела возле койки, верная и уже совершенно состарившаяся. Сперва мать не обратила внимания. Столько раз обманывалась, что уже и надеяться не смела. Но Марион снова пожала ей руку, и мать, миссис Перкинс, увидела проблеск жизни в содранном, изувеченном лице. Впервые после несчастного случая она походила на человека, на сильную, храбрую девушку.

– Марион, – прошептала мать.

Девушка открыла изуродованные глаза, посмотрела на женщину, которая держала ее руку:

– Мама?

Это первое, что она сказала. Мама. И миссис Перкинс не стала никого звать. Не вскрикнула. Не заплакала. Молчала. Хотела, чтобы этот миг принадлежал только ей. Ей одной. Ведь то невозможное, как твердили все – Доктор, ее трусливый муж, соседи, весь этот паршивый город, – оказалось-таки возможным. Ее дочь вернулась из семинедельного путешествия в небытие.

– Да, дорогая. Я здесь. Все будет…

– Мама, – повторила девушка. – Где мама?

– Я здесь, солнышко. Не бойся.

Девушка попробовала подняться, но сил недостало.

– Почему вы здесь?

– Я была здесь все время, солнышко. Все…

– Я не хочу, чтобы вы были здесь.

– Хорошо-хорошо. Ты устала, сбита с толку, Марион. Все будет…

– Марион? Где Марион?

– Ты – Марион, солнышко. И мы в больнице. В больнице Пресвятой Девы Марии.

Девушка хотела отпрянуть, но провода и зонды не позволяли, как она ни старалась.

– Я не хочу, чтобы вы были здесь, миссис Перкинс.

И мало-помалу до верной миссис Перкинс дошло, что на койке не ее дочь. А Вероника, лучшая подруга. Тогда, значит, Марион, их Марион, умерла и лежит на кладбище, с чужим именем на памятнике. Миссис Перкинс, пошатываясь, вышла в коридор и закричала, как зверь, дико и душераздирающе, потом упала на колени и потеряла рассудок. Как это могло случиться? Раньше иной раз путали новорожденных, а не то покойники попадали не в свой гроб. Но такое? Перепутать мертвую и живую? Позднее выяснилось, что всему виной куртка, обыкновенная кожаная куртка, которую Марион считала очень крутой и взяла у Вероники, когда обе шли по рельсам, а Вероника надела свитер Марион. Словом, две безлицые девушки просто поменялись одеждой. Большего и не требовалось. Теперь надо все переделывать заново. И быстро. Слухи поползли еще прежде, чем Доктор успел сделать миссис Перкинс укол успокоительного и поместить ее в отдельную палату.

Шериф, понятно, сразу смекнул, что возникнут проблемы. Комиссия грозила выставить себя на посмешище. Надо хотя бы свести к минимуму вредные последствия. А потому необходимо действовать быстро. Фрэнк бы охотно сообщил о случившемся мистеру Перкинсу, ведь как-никак именно он известил Перкинсов в тот первый раз, когда все думали, что Марион выжила, и мать стала надеяться на чудеса. Сообщение, что она мертва и была мертва с самого начала, стало бы достойным завершением злополучного и, в общем-то, нелепого дела. Но к мистеру Перкинсу поехал Шериф, уведомил его, что дочь очнулась, однако, к сожалению, произошла ошибка, недоразумение, то есть очнулась не их дочь, не Марион, а Вероника, иными словами, на кладбище лежит Марион. Ему понятно? Мистер Перкинс верить отказывался. Сперва он отказывался верить, что дочь когда-нибудь очнется. Теперь отказывался верить, что дочь мертва. И он в своем праве. Кто бы поверил в такое? Это что, новые фантазии моей жены? – спросил он. Шерифу пришлось объяснять все еще раз. Девушки поменялись одеждой. Отсюда и трагическое недоразумение. Мистер Перкинс засмеялся. Сидел на диване, с елочными игрушками на коленях, обхватив голову руками, и смеялся, трясся от смеха и бормотал: совершенно излишне, совершенно излишне. Шериф не останавливал мистера Перкинса, пока тот не обессилел и сетования не оборвались сами собой, закончились вздохом, который вобрал в себя едва ли не всю бессмысленность этого кармакского дня. Шериф охотно присоединился бы и к сетованиям, и к вздоху. Все это было совершенно, совершенно излишне. Никто такого не заслуживал.