И я, человек послушный, с ужасом последовал за ним в до невозможности унылую комнату, где за столом сидели другие столь же унылые резиденты, вооруженные таблетками, всего шестеро, женщины и мужчины разного возраста, но отнюдь не в расцвете лет, это уж точно, жалкая компания, и я вовсе ее не украсил, охотно признбюсь, мое появление ничуть не подняло ее выше среднего уровня, нет, я увлек всех их вниз, к дотоле неведомым ступеням и фарватерам. И если у меня вообще был хоть какой-то аппетит, я немедля его потерял, от одного только вида этой увечной, печальной галереи, этих страдающих, погруженных в себя, невыносимых людей, которые мало-помалу станут моими близкими, моими родственниками, моими солдатами и по-прежнему являются таковыми, моими ближайшими друзьями, моими предусмотрительными соратниками, я до сих пор зову их предусмотрительными, это мое войско, которое может выступить в поход по первому же сигналу, хотя мы с тех пор больше не виделись и, надеюсь, никогда не увидимся. Я молитвенно сплетаю ладони, думая о вас, ребята. Сплетаю ладони, так как ничего больше сделать не могу, только сплетаю за вас ладони и читаю молитву, без которой нам не обойтись: живите одним днем, ребята, одним днем, а завтрашний день, ребята, опять-таки лишь один из многих. Опрометчивое счастье – наша затяжная смерть. Мы были группой. В гастрольном турне с собственными кулисами, в собственном цирке. Я называл нас
– А это Умник из Норвегии, – сказал мистер Билл.
– Привет, Умник.
И опять тишина. Все смотрели на меня. Все чего-то ждали. Я опустил глаза. Чертова нога донимала меня, правая, стояла почти наперекосяк, я попробовал силком поставить ее как надо, но она не слушалась, чертова нога, надо бы отрубить ее раз и навсегда. Если бы я сейчас пошел, то сделал бы круг и вернулся к тому же стулу. Мистер Билл осторожно тронул пальцем мое плечо:
– Ваша очередь.
Я попробовал поднять глаза.
– Я Умник из Норвегии, – сказал я. – Идиот. – И добавил, кажется про себя: – В точности как вы.
Вскоре я, стало быть, получил имя Эрудит. В каждом уважающем себя цирке не обойтись без словесного артиста. Рядом с прибором лежало зеленое меню,
– Вам необходимо железо, – сказал он, а остальные идиоты закивали; у всех у нас рты только и годились, что жевать.
После еды за мной опять зашел доктор Будь. Провел к себе в кабинет. Я сел на белый кожаный диван. Надо подписать контракт. Физический контакт между резидентами запрещен, посещать другие комнаты не разрешается, разве только в сопровождении сестры Печали или мистера Билла. Все это исключительно ради нашего блага. Я прекрасно понимал доктора. А к тому же был далек от мысли совершать означенные поступки, фактически мне бы в голову не пришло соваться к соседям, никто и никогда не вызывал у меня большего отвращения, чем эти злополучные горемыки, поэтому я с готовностью подписал бумагу о том, что буду держаться от них подальше, и полагаю, они сделали в точности то же самое, подписали бумагу о том, что будут держаться подальше от меня. Далее речь пошла о неразглашении.
– У вас с собой пишущая машинка, – сказал доктор Будь.
– Просто по давней привычке.
Он хохотнул с дружелюбным видом:
– Давненько я не видел пишущих машинок.
– Да она просто для красоты, – сказал я.
– Трость тоже?
Я не вполне понял, что он имеет в виду, и переспросил:
– Трость?
– Тоже для красоты?
– У меня дефектная стопа, – сказал я. – Вдобавок обслуживание лучше, когда при мне трость.
– Вы полагаете, что вас плохо обслуживают? Плохо к вам относятся?
– Напротив. Я и вам рекомендую завести трость, чем раньше, тем лучше.