Посредник

Я и мои башмаки продолжали путь к Сигналу. Не каждый день я ходил туда, наоборот, вообще никогда не ходил. Сам Сигнал – это старый маяк на стрелке Осло-фьорда и Бунне-фьорда. Позднее и мыс тоже прозвали Сигналом, хотя маяк давно не работает, просто стоит в воде, как потухшая рождественская свеча. До войны тут была большая гостиница, с оркестром, номерами люкс и смокингами. Тетушки много чего могли бы об этом рассказать, о красных огоньках меж звездным небом и синими волнами, о джазе и танцах, о смехе ночь напролет. Но сами они там не бывали. Боже сохрани! Потом гостиница сгорела, началась война, и немцы построили там бараки, которые так и стояли, хотя настал мир, немцы капитулировали, стояли, не знаю почему, ведь разве не надо было истребить все следы немецких вояк? Каким-то образом это связано с нехваткой жилья. Пришлось нам проглотить пилюлю. Не могли мы быстро построить достаточное количество жилья. Поэтому папа и приехал из Дании, не только чтобы жениться на маме, но и чтобы помочь норвежскому народу спроектировать как можно больше домов. Надо было напрячь все силы. Стоит ли удивляться, что он не брал отпуск? Так вот, в одном из бараков, единственном теперь, жил Ивер Малт с родителями.

Я тащился по узенькой дорожке, усыпанной осколками стекла и крышками от пивных бутылок. По бокам густо росла крапива, и со всех сторон надо мной нависали деревья, словно в джунглях. И пахло здесь тоже странно – смесью водорослей и бензина. Иными словами, я находился на чужой территории. Был первооткрывателем в темном сердце Несоддена. Когда я раздвинул последние ветки, свисавшие над дорожкой, точно грубые канаты, я обнаружил Ивера Малта. Он сидел на шатком раскладном стуле возле своего дома, возле барака, немецкого барака, сущей развалюхи, хотя два окна были украшены хорошенькими нарядными занавесками. Положив ноги на пустой ящик, Ивер Малт читал книгу. Я не видел, что это за книга. Во всяком случае, толстая. Участок вокруг него – сущая лавка старьевщика: повсюду колпаки от автомобильных колес, капоты, детали моторов, медные трубы, конфорки, гофрированная жесть, батареи и велосипедные рули. Откуда-то поблизости доносился лязг, кто-то стучал молотком по металлу, железу, стали, или как его там, – наверняка Иверов папаша, который по пьяни не мог идти на работу. Ивер явно меня не видел. Подошвы у него были совершенно черные. Неудивительно, если ходишь босиком по стекляшкам, гвоздям и пивным крышкам. Казалось, он увлечен книгой, вернее, ушел в нее с головой. Молотьба прошибала до мозга костей. Я не видел собаки, которая не умеет лаять, только несколько бурых кур копошились среди мусора и клевали утоптанную бесплодную землю, словно там можно найти что-то съедобное. И тут я заметил ружье, лежавшее на колоде для колки дров. Не знаю, что на меня нашло. Может, дело в том, что раньше я никогда не держал в руках оружия. А может, в том, что я редко могу удержаться, если, как говорится, вбил себе что-нибудь в голову. Вдобавок надо учесть, что у меня недостаточно развиты умственные способности, или, попросту говоря, я круглый дурак. Так или иначе, я отложил жестянку, взял ружье и прицелился в Ивера Малта. Взял его на мушку. Ружье оказалось тяжелее, чем я думал. Приклад на ощупь гладкий и одновременно липкий. Курок приклеился к пальцу. Ивер Малт внезапно поднял глаза, словно только что заметил происходящее. Опустил книгу на колени и вскинул руки вверх. Секунду он казался перепуганным, не верящим своим глазам. И тотчас я почувствовал на плече чью-то руку и услышал за спиной тяжелое дыхание.

– Дай-ка мне ружье, парень. Спокойно.

Я опустил ствол, и сию же минуту меня повернули на сто восемьдесят градусов. Отец Ивера. Трезвый, по крайней мере не пьяный до бесчувствия. Лицо у него выглядело чуть ли не добродушным, загадочным и добродушным. Он забрал у меня ружье и все это время смотрел мне прямо в глаза. Ивер так и сидел на складном стуле. Я понятия не имел, что теперь будет.

– Смотри на меня, – сказал Иверов папаша.

Он прицелился в одну из кур и спустил курок. Грохот был так силен, что на несколько минут я совершенно оглох. Курица – ее уже и курицей не назовешь, так, клочья окровавленных перьев, разбросанные в радиусе километра-другого. Вот тут меня пробрала ужасная дрожь. Рот пересох. Слезы высохли, стали будто песок под веками. Сердце билось как безумное. Такого со мной никогда не бывало.

– Я не знал, что оно заряжено, – пробормотал я.

– Но не знал и что не заряжено?

– Нет.

– Ружье всегда заряжено. Пока не доказано обратное.

Папаша разломил ствол надвое, пошел прочь и скрылся за бараком. Скоро снова раздался лязг металла, басовый, тяжелый. Я повернулся к Иверу, который так и сидел на низком складном стуле, с широкой ухмылкой.

– Здорово, Чаплин.

– Вот черт. Черт.

– Ты пришел меня застрелить?

Я сумел сказать правду:

– Отдать тебе жестянку.

– Почему?

– Ты вчера ее забыл.

– Она твоя.

– Моя? С какой стати?

– Потому что я ее тебе подарил.

– Я только взял ее взаймы.

– Ты ее получил. В подарок. Неужели не понятно?

– На ней твое имя.

– Ну и что? Возьми да соскреби.