ПОСТ

– Ты что, считаешь, это моя прихоть какая-то?! Ты думаешь, это я проверяю, крепко ли на тебе ошейник сидит? Я не хотела видеть всего, что видела, и не хочу в это верить. Я знаю, что ты веришь только в то, что можешь своими вот этими лапами помацать и загрести. И поэтому я тебя прошу: если ты меня любишь хоть чуть-чуть, то просто послушай меня. Один раз ты ошибся, и то, о чем я предупреждала, уже случилось. Послушай меня хоть теперь и, пожалуйста, не спорь. Пойми, тебя судьба, может, сюда только для одного командовать поставила, для одного-единственного этого раза. Чтобы ты этот поезд никуда не пропустил.

– Тамара…

– Дай закончить. Я простила тебе одно предательство, Сережа. Потому что очень люблю тебя. Потому что боюсь тебя потерять. Потому что не смогла представить себе жизнь без тебя, как ни пыталась. Но еще одного предательства я тебе простить не смогу.

5.

– Разве от того, что Господь оставил Землю, можем мы нарушать заповеди его? Он сотворил нас из великой любви и нам завещал любить ближних своих, как самое себя, а прочих людей приравнивать к ближним. Защищать сирых и убогих, и быть великодушным к тем, кто страдает. Делиться последним с тем, кто нуждается. И тому, кто протягивает руку, моля о помощи, не отказывать в помощи.

Егор стоит в толпе и слушает утреннюю проповедь вместе со всеми. Отец Даниил, как обычно, фальшивит; но людям не важен мотив, им важны только слова. Изморенные голодом, измотанные бессонной ночью, люди кутаются в свои драные куртки, в безразмерные бушлаты – но лица у них такие, будто они сладкую водичку во рту полощут.

– Вам плохо сейчас, я знаю. Когда человек сам мучится, как просить его о том, чтобы он снизошел до сострадания другому? Когда голоден человек, рискует тот, кто будет клянчить у него хлеб. Ибо может услышать: вот, и я голодаю, почему же должен я отдать тебе то, что берег для себя? Но так скажу вам: лишив другого, вы не преуменьшите своих лишений. Разделив последнее с другим, возвыситесь. Через сострадание преуменьшите свое страдание. Что есть абсолютное зло? Когда все для себя, за счет других, ценой чужих мучений. Что есть абсолютное добро? Когда все для других, за свой счет, ценой своего страдания. Отдавая последнее, становитесь меньше зверем, и больше – человеком. Зверю не будет избавления, а у человека есть надежда.

Егор вздрагивает – рядом с ним стоит Мишель; и тоже слушает. Она подошла к нему со спины, встала тут. Но после того, что он сказал ей вчера, непонятно, как здороваться.

– Привет.

Он улыбается ей по-идиотски.

– Привет. Не злишься?

– Злюсь. Но спросить надо.

– Чего?

– Мне Шпала сказал, что ты с этими общался… В поезде.

– Типа того.

– Они… Они там видели… Ну, наших казаков? По пути?

Егор отворачивается к окну изолятора, но краем глаза остается приплавленным к Мишели. Видит, что она не отстает от него, что ждет ответа. Видит, как она кусает губу. Ждет от него, что он расскажет ей, что ее чертов Казак жив-здоров. Засунула себе свою гордость в задницу. Думает, что он просто ревнует ее. Не знает, что это он списал ее Сашу на тот берег, в никуда.

Хотя…

– Говорит, видели. Встретили.

– Правда?!

Надлом какой-то в ее голосе. Егор слышит: диссонанс.

И сам сейчас понимает: а может быть, он жив, действительно. Никто ведь этого человека из поезда не тянул за язык, он сам припомнил казачью экспедицию из Москвы. А если так… Если Кригов добрался до самой этой Вятки-Кирова живым и здоровым… То, выходит, ничего Егор Мишель и не должен?

Выходит, ей он надежду возвращает, а у себя отнимает?

Вот, и я голодаю. Почему же я должен отдать тебе то, что берег для себя?

Он закашливается.

– Да. Правда. Честно. Но… Больше ничего не сказал. Заперся в этом своем тепловозе.

Мишель выдыхает.

– А их дальше пустят? На Москву?

– Полкан ждет разрешения. Они там его морочат в Москве, от одного человека к другому шпыняют, никак не решат.

– Поняла. Спасиб, Егор.

– Ага. Приходите еще.

Они стоят еще так рядом без слов. Отец Даниил продолжает вещать, увещевать собравшихся, но Егору его неслышно: слишком громко Мишель рядом дышит. Как будто она еще что-то собирается у него спросить, или попросить его о чем-то. Она вечно пытается как-то использовать его, вечно – он ей оказывается нужен то для одного, то для другого… Но он оказывается ей нужен.

– Ну а… А что с Кольцовым-то в итоге? Телефон там, не телефон?

Егор трет виски. Телефон. Слишком много всего сразу. Слишком много сразу всего.

– Да. Я… Не ходил еще. Поезд этот и… Ну.

– Ясно. Я не поняла, он мой хотел починить, или про новый какой-то?

– Не знаю. Правда, не знаю. Честно.

Люди вокруг вдруг приходят в движение, принимаются переговариваться, как будто очнувшись. Что, закончилась проповедь? Нет, наоборот.