Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции

Философы должны «мыслить друг в друге». Именно так: не «учитывать», даже не обмениваться идеями и учениями, а мыслить друг в друге.

Давайте возьмем это Ваше изречение всерьез. Ведь тут формула очень трудной философской задачи: что это значит, как это возможно? Не правда ли, мыслить друг в друге не значит «строить теории», отыскивать корень зла или средство всеобщего спасения? Все это, может, и входит в мышление-друг-в-друге, но в качестве как бы материала. Решающим для такого мышления, которое для меня и есть адекватная форма философского мышления, – это присутствие друг для друга в качестве субъектов мысли, а не «теорий», «построений», «учений», «идей»… Не «я» (знаток) учитываю «их» и выбираю среди «них», а я-думающий нахожу в своем собственном думании (а не вовне) присутствие другого, думающего целиком иначе.

Более того, поскольку субъекты здесь философские, философствующие, каждый со своим «корнем зла» и «средством спасения», это уже и не просто «субъекты», а своего рода Спасители. С той разницей, что мысля «друг в друге» они лишаются (если признают это – философское – мышление) своей позиции Спасителей (трибуны, кафедры, амвона…), обращены лицом друг к другу, изначально и целиком различны друг для друга (если не изначально и не целиком, то не философские субъекты).

Если так понять Вашу формулу «мыслить друг в друге», выходят некие следствия:

(1) Каждый философ – философ в той мере, в какой он есть философ-субъект, не создатель универсальной теории, а единственное, сингулярное, авторское начало, своего мышления, всегда снова могущего начинаться (не исчерпываемое сказанным-написанным) в качестве мышления всеобщего, то есть, как ни парадоксально: автор Разума. Говоря, NN верит в существование, боится смерти, я дисквалифицирую его в качестве философа. Философские топосы не-обходимы или они не философские.

(2) Нет никаких философских категорий вообще. Есть платоновская «идея», спинозовская «идея» или кантовская «идея», которые нельзя без опустошения обобщить в некую идею идеи, они находятся в сложных – личных – отношениях друг с другом. Нет ни «смерти», ни «сознания», ни «существования» вообще, есть разноначальные философское логосы-космосы, онтологики, ноологики, в субъектной – даже экзистенциально-личностной – целостности коих названные категории обретают свой смысл. Иначе они смысла лишены. Смысл существует в разговоре (например, смысл «идеи» – в разговоре Канта с Платоном; в разговоре мысленном; такого рода мысленные разговоры и образуют собственно философское мышление), а сходство ни о чем не говорит.

(3) Философски мыслить в перспективе – европейской, индоевропейской, всемирной философии – значит суметь впустить в себя весь хор этих сингулярно-всеобщих голосов – других, целиком других. Первым (да кажется, и последним) в эту авантюру пустился Гегель: история философии и есть сама философия. Впрочем, он сумел совладать с этим предприятием, только представив историю феноменологией одного духа, наделенного могуществом логического снятия исторических «субъектов».

Применяя – вполне имманентно – фигуру снятия к гегелевскому духу, получаем снятие снятия, т. е. восстановление «пройденных» этапов в их неснимаемости, в неснимаемой субъектности и всеобщности (включая самого Гегеля как неустранимого, необходимого персонажа). Заботясь об образовании индивида в своем духе, Гегель замечает: «С одной стороны, надо выдержать длину этого пути, ибо каждый момент необходим; с другой стороны, на каждом из них надо задержаться, ибо каждый момент сам есть некоторая индивидуальная, цельная форма и рассматривается лишь постольку абсолютно, поскольку его определенность рассматривается как целое или конкретное, т. е. поскольку целое рассматривается в своеобразии этого определения». Насколько задержаться? Может быть, навсегда?

(4) Мыслить во всемирной перспективе – а сегодня только эта перспектива содержит философски значимую озадаченность – это значит прежде всего (и глубже всего, и труднее всего) радикально изменить решающую позицию философствования. Она описывается Вашей формулой думания друг в друге (а не «учитывания») или проще: как позиция всемирного сократического симпозиума, где философы отставлены от своих «софий» и поставлены на свое изначальное место, место «филии»: «мудры только боги, а мы – друзья мудрости и друг друга». Эта – философская (а не мудро-спасительная) – позиция есть историческая мудрость наших дней.

Вокруг «Манифеста». Диалог с Анатолием Ахутиным (Продолжение разговора)

Анатолий Ахутин. В каких бы афоризмах и манифестах она ни сказывалась, она философия, поскольку системна: с начала и повсюду четко (по возможности) формулирует свое. Манифест потому форма для философии малоподходящая, что такое начинание с начала тут скрыто. Между тем тут-то, в этих начинаниях и кроется принципиальное (т. е. изначальное) различие философий.