Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции

Как бы то ни было, при всем их различии эти оба типа знания или любви к мысли, греческий и индийский, обладали одним общим свойством – они давали человеку силы быть свободным и двигаться дальше в своих поисках абсолюта. Даже если согласиться с Экклезиастом, что знание не всегда приносит радость, невозможно отрицать тот факт, что оно дает энергию, вырывающую человека из состояния покорности перед заданным и установленным, перед «так есть» и «так будет», перед «так правильно», следовательно, комфортно.

Мыслить всегда означает двигаться против чего-то, против того, что есть в данный момент, искать того, чего нет здесь и сейчас. Поэтому природа настоящей мысли такова, что она противится любым формам фашизма, которым полон наш сегодняшний комфортный мир, и главное – она противится фашизму внутри нас, который нам говорит: прими данное как неизбежность, покорись обстоятельствам и живи спокойно. И действительно, нет ничего проще спокойной жизни, охраняемой не полицией и не законами государства, а внутренней покорностью перед неизбежным настоящим. И нет ничего более бессмысленного, вернее – рабского, чем утверждение вроде «мир таков, как он есть». Думать так – значит наделять мир смыслом и властью, которые не имеют к нему никакого отношения.

Фашизм социальный, обеспечивающий нас сегодня комфортным рабством, и личный, помогающий наделить это рабство неким высшим смыслом, подсказывают нам именно такой выход: умереть при жизни и при этом до последнего дня пребывать в уверенности счастливо прожитых лет. Исторический человек (Homo historicus) – это еще очень молодой вид, если отсчитывать историю от возникновения шумерской цивилизации, но даже если растянуть историю до неолита, то и в этом случае мы окажемся только в самом начале пути.

Фашизм хочет, чтобы мы считали себя живущими в конце истории. Ведь тех, кто живет в конце чего бы то ни было, проще сделать покорными, они знают, что все уже в прошлом и сопротивляться не имеет смысла. Достаточно лишний раз напомнить им об этом, о неизбежности настоящего положения вещей, и люди готовы в это поверить так же, как в детстве мы верили в Карабаса-Барабаса. Мир таков, как он есть. История подошла к своему концу. Осознать, что это большой обман – отличное начало новой интеллектуальной революции.

Манифест философии

, …[1]

Гераклит

…[2]

Чхандогья Упанишада (II. 22:4)

Часть I Тема

Философия – не объяснение мира и не способ его переделать, философия есть мир в его подлинном значении. Исток философии – смерть. Именно в ней философская мысль – естественная философичность мышления, спрятанная в человеческом существе, – обнаруживается.

Около тридцати тысячелетий назад, в период граветийской культуры, человек устраивает церемониальные похороны. Смерть становится элементом сознания; человек не только осознает смерть, но и начинает мыслить ею (черепа Homo sapiens idaltu со следами «полировки» кости, обнаруженные в Эфиопии).

С приходом смерти в мышление возникает философская рефлексия. Мы не знаем, что именно чувствовал тот далекий человек, когда обустраивал могилу своим сородичам: горевал или, наоборот, испытывал радость, отправляя родственника в более надежный мир, или же, отправляя его туда, знал, что расстается с ним лишь на время. Важно другое: вошедшая в сознание человека смерть навсегда изменила его способ мыслить. Трансцендентное возникает из рефлексирующей смерти. Бог вторичен по отношению к протофилософскому акту – к сожравшему смерть сознанию.

Похороны – первичный философский акт, первое суждение об абстрактном. Придумав хоронить сородичей, человек вывел свою мысль в сферу неведомого. Понимание этой сферы может произойти исключительно в философии, поскольку смерть немыслима в понятиях о существующем. Зачем мертвому похороны? Детский вопрос, на который можно ответить однозначно: похороны нужны живым. Кто-то скажет: «Следовательно, философия существует исключительно для осознания смерти, которая есть ее непременное условие». На что следует возразить: философское сознание есть условие смерти, но не в том смысле, что философия делает смерть возможной, а в том, что ее распознает как таковую. Смерть не приходит к тому, кто не знает, что умрет.