Post scriptum

Буду помнить, как вечером в субботу дожидаюсь, пока он отпустит последнего исповедника, как мы поднимаемся к нему в кабинет поработать «Над строками…» Но это невозможно, потому что уже одиннадцатый час, утром ему служить, а корректуру прочитать он всё равно не успел. В кабинетике ступить негде, всё завалено книгами и какими-то папками (их несут и несут ему на суд прихожане), звонит телефон из Парижа, отец Георгий отвечает с великолепным французским прононсом, кому-то пытается дозвониться сам, в паузах поклевывает виноградины с блюдца, глотает остывший чай. Минут пять мы болтаем о всякой всячине, еще минут за пять «снимаем вопросы», и, поняв, что он не склонен «над рукописями трястись», благодарная за доверие, покидаю келью.

Буду помнить, как еще раньше, когда книга-комментарий к синоптическим Евангелиям только рождалась из бесед отца Георгия, из расшифрованных Мариной Сергеевной Фёдоровой диктофонных записей, которые из номера в номер печатались в «Истине и Жизни», он иной раз после визита в Патриархию забегал к нам в редакцию – мы сидели тогда напротив Чистого переулка. «Здесь меня не найдут, – радовался он, – а если и найдут, то не скоро», – и приникал к компьютеру. Однажды ему предстояло идти на какое-то торжество на радио «София», а отрываться от работы было жаль. Он поерзал на стуле, поднял трубку телефона, обернулся к нам с Наташей Бобровой, сделал круглые глаза и чистосердечно признался: «Сейчас я буду врать!» Набрав номер, «батя» жалобным тягучим голосом запел: «Отец Иван, прости меня, я не приду. У меня что-то голова ужа-а-асно разболелась. Поеду на дачу, отлежусь…» Вранье получилось таким незамысловатым, детским, что смеялись, наверное, не только мы трое, но и на том конце провода. Да можно ли было его не простить?

Простота и учтивость обхождения «с каждым и с каждой» (при таком-то послужном списке и ученых регалиях!) выдавали в отце Георгии интеллигента старого замеса, из тех, к числу которых принадлежал, скажем, академик Лихачёв. Хоть и писал батюшка, что не может назвать себя учеником Дмитрия Сергеевича, потому что лишь иногда слушал его лекции, они были «одной крови» – одного духа, не мысля жизни вне культуры. Вот Господь на какое-то время и свел их в Фонде культуры, где отец Георгий работал под началом Лихачёва. Позже ему рассказали, что Дмитрий Сергеевич регулярно читал «Русскую мысль» и первым делом искал в свежем номере газеты его статьи. Их роднили наследственная укорененность в вере, полное неприятие «советчины» и «сталинского людоедства», глубочайшая преданность филологии.

«Есть все основания говорить о том, – писал отец Георгий, – что научная деятельность Дмитрия Сергеевича была своего рода религиозным служением»[455]. Близкая мысль – в статье о философе, монахине-кармелитке Эдит Штайн: «Научная работа вполне может стать молитвой. Главное заключается в том, чтобы отдавать людям вокруг себя всё то, чем ты обладаешь»[456]. Отец Георгий не отделял лекционную, исследовательскую, писательскую и вообще никакую свою «светскую» деятельность от священнического служения – это у многих из нас Бог и профессия числятся по разным ведомствам. «Задача христианина, – приводит он в той же статье цитату из Эдит Штайн, – …научиться жить в руках Бога… в простоте младенца и смирении мытаря»[457].

Оба эти качества с годами всё явственнее проступали в самом отце Георгии. Воистину со смирением мытаря участвовал он в телепередачах на самые разные темы – случалось, редакторские ножницы почти лишали смысла его присутствие в студии. Сам он, видимо, так не думал, скорее, разделял убежденность отца Александра Меня: если тебя услышал хотя бы один человек в зале, идти туда стоило. Он точно знал: вера без дел мертва[458], и не рассуждал о том, что Церковь не должна подменять государство в социальном служении, поскольку сам никогда ничего от государства и не ждал и нам не советовал, а беды и нужды в России хватало во все времена. На особом счету у него были люди инициативные, умевшие, например, собрать деньги, буквально с миру по нитке, и издать нужную христианскую книгу, как это делала Ольга Тимофеевна Ковалевская в Петербурге или те из прихожан, кто, не жалея времени и сердца, работал рядом с ним в той же Республиканской детской.

Ни разу не приходилось слышать от него, что современное христианство переживает кризис, хотя он не мог не видеть серьезных внутрицерковных и межконфессиональных проблем и того, что только ленивый не кидает в нас камней из-за ограды. Напротив, отец Георгий считал, что «малое стадо не обречено»[459]. Рассказывая в статьях, проповедях, на бесчисленных конференциях об удивительных судьбах подвижников XX века, он с уверенностью говорил: «Если мы будем хотя бы сколько-то достойны того, что делали эти люди, если будем продолжать идти их путем, и через сто, и через двести лет будет существовать Церковь Христова».