Пост сдал

– Да, я знаю. Этого нет в газетах, и телеканалы придержали информацию, даже «Убийство и хаос». – Так в полиции называли независимый кабельный канал Даблъю-кей-эм-эм, чьим девизом было «Кровавые новости самые интересные». – Однако, разумеется, часть этих попыток, а может, и большинство, широко обсуждается в социальных сетях, и это приводит к новым. Ненавижу сети. Но все успокоится. Со вспышками самоубийств так бывает всегда.

– Со временем, – соглашается Ходжес. – Но с социальными сетями или без них, с Брейди или без него, самоубийства – часть жизни.

Произнося эти слова, он смотрит на картежников, особенно на двух лысых. Один выглядит неплохо (в том же смысле, в каком Ходжес неплохо себя чувствует), второй – мертвенно-бледный, с запавшими глазами. «Одной ногой в могиле, второй – на банановой кожуре» – как сказал бы отец Ходжеса. Новая мысль, которая приходит к нему, слишком сложна – слишком переполнена злостью и печалью, – чтобы озвучивать ее. Она о людях, которые беззаботно транжирят то, за что другие продали бы душу: здоровье. И почему? Потому что слепы, слишком расстроены или зациклены на себе, чтобы вспомнить, что ночь неминуемо ведет к рассвету. Который обязательно наступит, если человек продолжит дышать.

– Еще торта? – спрашивает Барбара.

– Нет. Должен бежать. Но я распишусь на твоем гипсе, если будет дозволено.

– Пожалуйста, – улыбается Барбара. – Напишите что-нибудь остроумное.

– Ты требуешь от него невозможного, – говорит Ходжес.

– Придержи язык, Кермит. – Пит опускается на колено, словно намереваясь предложить руку и сердце, что-то осторожно пишет на гипсе Барбары. Закончив, встает и смотрит на Ходжеса: – А теперь скажи мне правду о своем самочувствии.

– Оно чертовски хорошее. Мне выдали пластырь, который нейтрализует боль гораздо лучше, чем таблетки, и завтра меня выписывают. С нетерпением жду встречи с собственной постелью. – Он замолкает, потом добавляет: – Я справлюсь с этим.

* * *

Пит ждет лифта, когда его догоняет Холли.

– Для Билла это очень важно. И то, что ты пришел к нему, и то, что хочешь, чтобы он произнес первый тост.

– Дела у него не очень?

– Да. – Пит пытается обнять Холли, но она отступает на шаг. Правда, позволяет ему быстро пожать ей руку. – Не очень.

– Дерьмо.

– Да, дерьмо. Дерьмо – правильное слово. Он этого не заслуживает, но раз так случилось, ему нужны друзья, которые его поддержат. Ты поддержишь, правда?

– Конечно. И не списывай его в тираж, Холли. Пока есть жизнь, есть надежда. Я знаю, это штамп, но… – Он пожимает плечами.

– Я и надеюсь. Кто-кто, а Холли надеяться умеет.

Не скажешь, что она совсем не в себе, думает Пит, но, конечно, она странноватая. Надо отметить, ему это нравится.

– Проследи, чтобы в своем тосте он обошелся без скабрезностей.

– Обязательно.

– И кстати, он пережил Хартсфилда. Что бы теперь ни случилось, он это сделал.

– У нас всегда будет Париж, детка, – говорит Холли голосом Богарта.

Да, все-таки она странноватая. Точнее, особенная.

– Послушай, Гибни, ты тоже должна заботиться о своем здоровье. Что бы ни случилось. Он сильно огорчится, если ты этого не сделаешь.

– Я знаю, – отвечает Холли и возвращается в солярий, чтобы вместе с Джеромом убрать после празднования дня рождения. Она говорит себе, что это не обязательно последний день рождения, пытается убедить себя в этом. Полностью не удается, но она надеется, а это Холли умеет.

Восемь месяцев спустя

Когда Джером появляется на кладбище Светлый луг, через два дня после похорон, ровно в десять, Холли уже там, на коленях в изголовье могилы. Она не молится – сажает хризантему. Не поднимает голову, когда на нее падает тень. Она и так знает, кто пришел. Об этой встрече они договорились после того, как она сказала, что не уверена, сможет ли продержаться до конца похорон. «Я попытаюсь, но у меня плохо получается. Возможно, мне придется уйти».

– Их сажают осенью, – говорит она теперь. – Я мало что знаю о растениях, поэтому купила руководство. Написано так себе, зато легко следовать указаниям.

– Это хорошо. – Джером садится в противоположной стороне, где начинается травяной газон.

Холли осторожно разглаживает землю руками, по-прежнему не глядя на Джерома.

– Я сказала тебе, что могу уйти. Все таращились на меня, когда я уходила, но я просто не могла остаться. Если бы осталась, они захотели бы, чтобы я встала у гроба и говорила о Билле, а я бы не смогла. Слишком много людей. Готова спорить, его дочь до сих пор в бешенстве.

– Может, и нет, – отвечает Джером.

– Я ненавижу похороны. В первый раз я приехала в этот город на похороны, ты это знал?

Джером знал, но молчит, давая ей закончить.

– Умерла моя тетя. Мать Оливии Трелони. Там я и встретила Билла, на похоронах. Я сбежала и оттуда. Сидела за похоронным бюро, курила, чувствовала себя ужасно, и там он меня нашел. Ты понимаешь? – Наконец она смотрит на него. – Он меня нашел.

– Да, Холли. Я понимаю.

– Он открыл мне дверь. Дверь в большой мир. Помог прижиться в нем.

– Со мной та же история.

Она сердито вытирает глаза.

– Это просто долбаное дерьмо.