Постижение истории

Должен сказать, что и моя душа была в свое время опалена тем же огнем. Я никогда не забуду памятное зимнее утро начала 1898 г., когда в лондонской квартире моих родителей появилось на книжной полке четыре тома в одинаковых переплетах. Это была серия Фишера Унвина «История наций». Я имел вполне благоприятное окружение, для того чтобы сознание мое проснулось на рубеже девяти-десяти лет и призвало меня стать историком. Моя мать была историком. Я хорошо помню, как она писала в 1898 г. «Невыдуманные рассказы из шотландской истории», и помню восторг, охвативший меня, когда я взял в руки книгу с яркими картинками. Мать написала эту книгу, чтобы оплатить долг няне, которая присматривала за мной, когда мне было четыре или пять лет. И хотя мне было жаль расставаться с няней, я был вознагражден тем, что больше времени стал проводить с матерью. Каждый вечер, когда мама укладывала меня спать, она рассказывала мне историю Англии до битвы при Ватерлоо. Я был очень восприимчив к родной истории, но то памятное утро произвело решающее воздействие на мое дальнейшее интеллектуальное становление. Ибо открытие сияния древнеегипетского и вавилонского светил вывели меня из состояния Инь и привели в динамику Ян, пробудив неугасающее любопытство. И это продолжается более пятидесяти четырех лет.

Шхуна вышла в открытый океан (в детстве я как-то убежал на берег моря, но няня догнала меня и вернула домой; теперь уже не было няни, чтобы возвратить меня из предпринятого интеллектуального путешествия в Океан Истории). В школе любопытство мое было подогрето знакомством с опытом Геродота, отправившегося в ахеменидскую империю, и я стал изучать разновидности христианства в Грузии и Абиссинии. Университет открыл мне новый мир Дальнего Востока и Великой евразийской степи. Когда я сдал последние экзамены, мое любопытство увлекло меня в театр красочной эллинской истории – я стал сотрудником Британской археологической школы в Риме и Афинах. Там я сделал открытие тогда еще живого оттоманского мира. Это дало мне место в турецкой секции иностранного отдела британской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г. Между первой и второй мировыми войнами мое любопытство подтолкнуло меня к интенсивным занятиям международными отношениями. Это расширило мой кругозор. Но чтобы добавить еще одно измерение к своей интеллектуальной вселенной, я вместе с К. Г. Юнгом совершил погружение в бездну Подсознательного. После второй мировой войны то же неуемное любопытство завлекло меня в область экономики. Я стал исследовать производственные циклы, надеясь, что это позволит мне лучше понять зависимость между Законом и Свободой в Истории. А 15 сентября 1952 г., перевалив на вторую половину шестьдесят четвертого года жизни, я ощутил, как подступающее Время еще настойчивее толкает меня в путь на поиски новых миров.

В этом возрасте меня вдохновил пример историка, банкира и государственного деятеля Георга Грота (1794-1871), который за два года до завершения последнего заключительного тома своей двенадцатитомной истории Греции увлекся новой работой. В результате этого увлечения появилось три тома о Платоне. Не успел выйти последний из них, как автор принялся за Аристотеля. Однако он не смог новым изданием ответить на вызов Времени – Смерть прекратила гонку.

Всем сердцем преданный примеру Георга Грота, я старался не отстать и от лорда Брайса (1838-1922), который, не успев закончить одну книгу, уже планировал следующую. Свой последний подвиг – исследование «Современные демократии» – он совершил, когда ему было уже за восемьдесят. Он намеревался еще написать о Юстиниане I и его супруге Феодоре, когда смерть прервала его замыслы.

Вдохновленный примерами Брайса и Грота, я, перешагнув в декабре 1950 г. порог двенадцатой части своего труда из тринадцати запланированных, принялся обдумывать «Религию историка» и «Историю эллинской цивилизации», которую начал еще в 1914 г., но прекратил из-за первой мировой войны.

В 1952 г. мое любопытство заставило меня переключиться с изучения арабского и турецкого языков на изучение новоперсидского. Мне вполне удавалось совмещать изучение трех языков в 1924 г., когда приходилось участвовать в издании «Хроники международных отношений». К 1927 г. относятся первые систематические заметки для настоящего Исследования, которое я начал писать регулярно в 1930 г. Пять лет, проведенных в свое время в Уинчестере (1902-1907), дали мне достаточное знание греческого и латыни, чтобы свободно разбираться в античной классике, однако меня не покидала мечта столь же свободно ориентироваться в исламской классике. Первые шаги к этому я сделал в 1915г в Лондонской школе восточных исследований, но в 1924 г. вынужден был прекратить свои занятия турецким и арабским языками. К 1952 г. желание, отодвинутое в 1924 г. на задний план, переросло уже в настоятельную потребность. Я буквально сгорал от стыда, когда вспоминал, что мой любимый герой Генрих Шлиман выучил самостоятельно тринадцать языков.