Постижение истории

Контраст между Грецией и Англией, обусловленный естественно-географическими причинами, был столь разителен, что для осмысления его не хватало воображения. Второй раз я прибыл в Эгею также морем, но на этот раз, остановившись в Афинах, я предпринял оттуда еще три путешествия. Сначала я поехал в Смирну, а оттуда – в глубь Анатолии; затем посетил Константинополь и вновь анатолийские края: а перед возвращением домой я побывал в Салониках, откуда совершил поездку в глубь Македонии. В Англию я возвращался поездом, следуя без пересадок из Константинополя в Кале. Во время этого путешествия я не раз ловил себя на мысли, что, покидая пределы Эгейского края, я из страны неприютной, каменистой и голой попадаю в пределы совершенно иные – зеленые, богатые и приветливые. Воздействие этих контрастов на воображение было очень сильным. В таком невыгодном для себя сравнении Эгейская земля вырисовывалась как район, необычайно трудный для освоения. И только тогда понял я истинное значение слов, вложенных Геродотом в уста спартанскому изгнаннику Демарату в разговоре с великим царем Ксерксом [210]: «Бедность в Элладе существовала с незапамятных времен, тогда как доблесть приобретена врожденной мудростью и суровыми законами. И этой-то доблестью Эллада спасается от бедности и тирании».

Аттика и Беотия

Аналогичные контрасты природной среды характерны и для территории самой Эгеи. Например, если ехать поездом из Афин через Салоники в центр Европы, сначала взору предстает знакомая сцена. Поезд часами огибает восточные отроги Парнаса с его известковыми утесами, поросшими высокими соснами. И вдруг неожиданно открывается панорама тщательно возделанной плодородной долины. Первое впечатление такое, что поезд уже на австро-германской границе, где-то между Инсбруком и Мюнхеном. Северные склоны Парнаса и Киферона вполне можно принять за самую северную цепь Тирольских Альп. Разумеется, этот ландшафт «диковинка». Путешественник не увидит больше ничего подобного, пока поезд не минует Ниш (городок в Сербии), что произойдет через какие-нибудь тридцать шесть часов, и не спустится в низкую долину Моравы, двигаясь в направлении Среднего Дуная: и тогда путешественнику еще более удивительной представится эта греческая Бавария.

Как называлась эта небольшая страна во время существования эллинской цивилизации? Она называлась Беотией; в эллинских устах слово «беотиец» имело вполне определенный оттенок. Этим словом обозначался простоватый, туповатый, невпечатлительный и грубый этос, – этос, выпадающий из общего ряда отмеченной гением эллинской культуры. Это несоответствие беотийского этоса эллинизму подчеркивается тем фактом, что сразу же за горной цепью Киферон вокруг одного из отрогов Парнаса, где сейчас железная дорога делает спираль, находилась Аттика – «Эллада Эллады» страна, этос которой представлял собой квинтэссенцию эллинизма. А совсем рядом проживает народ, этос которого для нормального эллина был словно диссонирующий звук. Этот контраст можно почувствовать в выражениях «беотийская свинья» и «аттическая соль» [211].

Для нашего нынешнего исследования важно то, что этот культурный контраст, столь живо действовавший на эллинское сознание, совпадал географически со столь же ярким контрастом в физическом окружении, – контрастом, который не стерся до наших дней и продолжает поражать каждого, кто путешествует в этих местах. Аттика – это «Эллада Эллады» не только в душе своей, но и по облику. Она находится к другим районам Эгеи в таком же отношении, в каком вся Эгея – к странам за ее пределами. Если вы будете приближаться к Греции морем с запада, то, проходя через Коринфийский залив, вы почувствуете, что взор ваш уже привык к виду греческого пейзажа – красивого и горького одновременно. Но едва ваш пароход, пройдя вдоль перешейка, вновь окажется в Эгейских водах, вы будете вновь поражены аскетичностью открывшегося вам по другую сторону перешейка пейзажа. Аскетичность эта достигает своей высшей точки в районе выступа Саламипа, когда перед вашим взором открывается земля Аттики.

В Аттике с ее чрезмерно легкой и каменистой почвой процесс называемый денудацией (обнажением, оголением), процесс, которого счастливо избежала Беотия, завершился еще при Платоне.