Эта парадоксальная смена утонченности на простоту переносилась Иисусом из еврейского писания: "Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу" (Матф. 21, 16, цит. Пс. 8, 3). Таинство, символизируемое здесь скуеной ролей между детьми и взрослыми, высвечивается из-под аллегорической оболочки возвышенных речении св. Павла: "Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых; и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, для того, чтобы никакая плоть не хвалилась перед Богом" (Кор. 1, 27-29).
Но в чем же смысл принципа, играющего столь заметную роль и в Новом завете, и в аттической драме? Не умея предвидеть страдания грядущих поколений, недалекие умы склонялись к ответу весьма банальному. Они искали объяснения падений выдающихся людей в злокозненности внешних сил, человеческих по эгосу, но сверхъестественных по силе своей. Они полагали, что нисповергателями великих являются боги, а мотив деяний их - зависть. "Зависть богов" - лейтмотив примитивной мифологии, предмет особого восхищения эллинской мысли (11).
Эти же мотивы можно найти и у Лукреция, что может показаться попросту странным, так как все его творчество проникнуто идеей иллюзорности веры во вмешательство сверхъестественных сил в дела Человека.
И не трепещут ли все племена и народы, и разве
Гордые с ними цари пред богами не корчатся в страхе,
Как бы за гнусности все, и проступки, и наглые рсчи
Не подошло наконец и тяжелое время расплаты?
(Лукреций. О природе вещей)
Схожее видение мира и причин происходящих в нем катастроф находим и в Даодэцзине, текст которого сложился в эпоху смутного времени.
Натяни тетиву сполна,
И мгновенье ты захочешь подождать;
307
Наточи свой меч до отказа,
И вскоре ты увидишь, что он притупился.
Если мы посмотрим на мир, весьма далекий от эллинского по этосу, несмотря на географическую близость, мы обнаружим и там нечто сходное, скажем, в словах израильского пророка VШ в.до н.э.: "Грядет день, Господа Саваофа на все гордое и высокомерное и на все превознесенное, оно будет унижено... И падет величие человеческое, и высокое людское унизится, и один Господь будет высок в тот день" (Ис. 2, 12-17).
Отголоски этой философии можно встретить в Екклесиасте, написанном во П в.до н.э.под влиянием не только еврейской традиции, но, возможно, и эллинской мысли (Еккл. 9, 11-12) (12). А двумя столетиями позже эта же мысль повторяется в Евангелии от Луки, когда божественное вмешательство в человеческие дела объясняется, во-первых, стремлением проявить власть и, вовторых, заботой о справедливости и милосердии. "Явил силу мышцы Своей; рассеял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престолов и вознес смиренных" (Лука 1, 51- 52).
Именно эллин, а не иудей своими духовными трудами впервые возвысился до поиимания той истины, что причина смены ролей не вмешательство некой внешней силы, а изломы луши самого субъекта и что имя этому фатальному злу не зависть, а грех.
Грешник будет уничтожен не вмешательством Бога, а своим собственным деянием.И грех его не в том,что он вступил в соперничество с Творцом, а в том, что он тщательно изолировал себя от него.Роль Бога в этой человеческой трагедии не активна,а пассивна. Погибель грешника не в божественной ревности, а в неспособности Бога продолжать использовать в качестве орудия творения существо, упорствующее в самоотчуждении от Творца своего (Еф. 4,18). Грешная душа движется к горькой расплате, ибо, пребывая в грехе, она закрыта для божественной благодати. С этой точки зрения смена ролей происходит благодаря внутреннему воздействию на нравственный закон, а не является результатом какого-то внешнего нажима; и если присмотреться к сюжетам этой психологической трагедии,можно заметить два ее варианта. Первый - заблуждение через бездействие; второй - активные поиски своей участи.
Пассивная аберрация творческой личности, сумевшей добиться определенного успеха,- стремление, совершив однажды творческий акт, почить на лаврах в своем сомнительном рае, где, как ей кажется, она будет до конца дней своих пожинать плоды обретенного счастья. Безумство этого рода нередко проистекает из иллюзии бывшего героя, будто он всегда сможет повторить свой подвиг,если того потребует ситуация,и будто еду обеспечен успех в ответе на любой новый вызов. Понятно, что творческая личность, поддавшаяся подобным настроениям, оказывается