Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Во-первых, Пушкин впервые поставил основную проблему петербургской литературы, выразившуюся в непримиримом, губительном конфликте имперской столицы и её обитателей, государства и личности, двух враждебных друг другу миров. Во-вторых, вывел принципиально новых героев: «лишнего человека» — Евгения Онегина (впрочем, объективности ради надо отметить, что он стал младшим братом грибоедовского москвича Чацкого), а также «маленьких людей» — Евгения в «Медном всаднике», Самсона Вырина в «Станционном смотрителе», Германна и Лизавету Ивановну в «Пиковой даме»… Наконец, в-третьих, обозначил жанр: петербургская трагедия. Горестные судьбы пушкинских героев сделались типичными для петербургской да и всей русской литературы XIX века: умопомешательство, покушение на убийство, пьянство, преждевременная смерть или, лучше сказать, гибель.

Параллельные заметки. Вспомните знакомое нам со школьной скамьи описание утреннего Петербурга в первой главе «Евгения Онегина»:

А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробуждён.
Встаёт купец, идёт разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым…

Казалось бы, совершенно невинная картинка, но, вслед за описанием жизни столичного высшего света, это резкий контраст, совсем другой Петербург. «Примечательно, — отмечает Моисей Каган, — что ни сюжетно, ни психологически образ этого второго — трудового, разночинного, демократического — Петербурга в романе не нужен, на жизнь, поведение, мышление Онегина он никак не влияет (в отличие от Летнего сада, Невского проспекта, улицы с барскими хоромами, где происходит бал, театра), и всё же Пушкин уделяет ему целую строфу — видимо, чрезвычайно важной казалась поэту эта двойственность, двусторонность города; она ещё не имела драматического смысла, лишь выявляла реальную двуликость столицы. Но пройдёт ещё десять лет, и в “Медном всаднике” раскроется противостояние двух Петербургов, олицетворённых образами Петра и скромного чиновника Евгения» [22. С. 124–125].

Однако, пожалуй, самое главное — Пушкин утвердил Петербург на роль Аида, царства мёртвых. Куда богатый красавец-гусар увёз дочь станционного смотрителя, бедную Дуню? Где Германн, одержимый идеей разгадать три заветные карты, был охвачен безумием и до смерти напугал старую графиню? Где сошёл с ума Евгений, окружённый вышедшей из берегов Невой? Ответ всякий раз один: в Петербурге. И это был не художественный вымысел. Это была страшная реальность: северная столица убила не только большинство пушкинских героев-петербуржцев — спустя всего несколько лет она убила и его самого.

* * *

Дмитрий Мережковский назвал «Медный всадник» «самым революционным из всех произведений Пушкина» [28. С. 330]. Потому что «под видом хвалы тут ставится дерзновенный вопрос о том, “…чьей волей роковой / Над морем город основался”, — обо всём “петербургском периоде русской истории”» [28. С. 330].