Постижение России. Опыт историософского анализа

Человек не может жить одним духом, он живет и вещью, имея не только духовное, но и предметное бытие. А потому он хочет вещь, желает отдаться могуществу ее потребительских сил. Так воля к жизни превращается в волю обладания вещью. И вся трагедия лишь в том и заключается, что она становится только волей к этому, к тому, что обладание вещью ставится выше самого человека, который во имя обладания вещью готов пожертвовать в себе своим человеческим содержанием, самой человечностью. Могущество вещи объективируется и отчуждается от самого человека, его существования. Ценность вещи, ее могущество обездушивает, овеществляет, сатанизирует самого человека, который во имя вещи, могущества ее вещных, потребительских сил допускает произвольное, какое угодно, вплоть до разрушающего человека обращения с человеком. Человек перестает быть образом и подобием Человека, Природы, Общества, наконец, Бога - он превращается в образ и подобие вещи. К этому процессу культура не имеет отношения. Это продукт обратный культуре, продукт цивилизации, с ее жаждой вещного богатства. Хуже того, она требует от человека не всего человека, а только части его, только функций. Так устроен вещный мир, он не хочет знать всего человека. Вещь требует от человека лишь выполнения то или иной функции, соответствующей ее функциональной природе как вещи. Тем самым она не воспроизводит человека во всей полноте его сущности, в лучшем случае во всей полноте его функций. Это, бесспорно, крайность, но это крайность цивилизации, а не культуры.

И последнее. Если мера цивилизованности достаточно легко поддается унификации, ибо есть мера вещного богатства общества, мера его подчинения целям и задачам саморазвития общества и человека. А это, как правило, имеет общий вещный эквивалент, общие предметные формы своего воплощения, так как есть мера потребительских свойств, общая всем вещам данного класса вещей, на основе чего достаточно легко можно определить и объяснить какое общество и почему, в силу каких вещей и способов их потребления является более или менее цивилизованным. То мера культуры с очень большим трудом и с еще большими оговорками поддается унификации. И это закономерно.

Опыт не предметного, а духовного освоения мира достаточно уникален. Он отражает всю конкретность и специфику исторического развития той или иной части человечества, поставленного, ко всему прочему, в определенные условия природного существования. Вся эта природная, социальная и историческая конкретность может осваиваться только глубоко конкретно, а потому находит предельно уникальное отражение в человеческой духовности, которое отнюдь не пассивное, а, напротив, весьма активное, человечески заинтересованное, избирательное отношение к миру и, следовательно, в свою очередь, весьма конкретное отражение конкретной природной, социальной и исторической реальности.

Все это в совокупности ведет к формированию уникальных этнокультурных общностей людей со своим уникальным отношением к миру, со своим уникальным духовным опытом освоения мира, а потому и с уникальной духовностью. Она является результатом их духовного творчества, совершенно уникальной реакцией на уникальность их истории, духовный итог их исторического бытия, побед и поражений, духовный опыт просто человеческого проживания ее как истории, но при этом такой, который помогал и жить, и выживать в истории. Но помогал именно им. Для других этот духовный опыт освоения мира может оказаться невостребованным и просто потому, что они другие и у них свой опыт духовного освоения мира, который именно им помогает и жить и выживать в истории.

Все это предельно осложняет процедуру сравнения меры духовности культур и, соответственно, сами культуры. Всякая культура имеет внутри себя свою собственную меру, меру своей духовности и культуры, которая может не иметь реальности в другой, она в ней будет просто другой. Богатство и многообразие мира культуры и духовности не следует понимать только через тот центр понимания, который пролегает через центр какой-то одной культуры и духовности. Нельзя неизбежную ограниченность своего культурного и духовного горизонта, самого способа отношения и понимания мира принимать за ограниченность культуры и духовности вообще. Нельзя центрировать мир культуры и духовности только на себя. Каждая культура и духовность требуют понимания их из себя самих, требуют развитого герменевтического отношения прямого вживания в них, понимания и переживания их содержания через вживание, понимание и переживание их символов веры, жизненных ценностей и высших смыслов бытия, как абсолютно самоценных феноменов.