Постижение России. Опыт историософского анализа

Что же говорить об Октябре 1917-го? Совершаясь на 128 лет(!) позже Французской, Русская революция совершалась в принципиально новых исторических условиях, когда на повестку дня были поставлены задачи радикальнейшей социализации капитализма. В этой связи социалистический уклон во всех русских революциях - это не случайность и тем более не историческая патология, а глубоко закономерное явление, коль скоро они присутствовали уже в буржуазных революциях сто с лишним лет назад. Социализм и связанный с ним коммунизм выросли не из России, не только из России и русских революций, не от отклонений от магистрали исторического развития, а из Европы, из капитализма как системы и его фундаментальных противоречий.

Другое дело, что в начале века для конкретно-исторических условий России более актуальными, соответствующими ближайшим целям и задачам исторической модернизации России, были цели и задачи буржуазно-демократической революции и только после этого и на этой основе, если хотите, вместе с ними, но никак не вместо них, цели и задачи социализации капитализма. Россия в начале века не исчерпала потенциала капиталистического развития, развития в направлении саморазвития буржуазных формационных качеств общества. Вместо всего этого России был навязан радикальнейший формационный переход, перед радикальностью которого бледнеет радикализм Французской революции - переход к освоению принципиально новых формационных качеств существования в истории, часть из которых была либо преждевременна, либо утопична в принципе. Октябрь 1917-го предложил обществу такие формы социальности, которые не считались с реальными возможностями их освоения, или такие, для реализации которых были необходимы экстраординарные меры, далеко выходящие за рамки гармоничных и эволюционных форм существования в истории.

Это, уже одно только это втягивало страну в режим развития, основанного на исторический потрясениях, которые, ко всему прочему, постоянно подпитывались цивилизационными источниками. В Русской революции, в отличие от Французской, существовал цивилизационный источник навязывания обществу формационных свойств и качеств, не считающихся со сложившимися реальностями, опережающих возможности их освоения - это подчинение формационного развития общества целям и задачам цивилизационного переворота, изменению основ локальности русско-российской цивилизации, генетического кода ее истории. В России формационный радикализм подпитывался и определялся цивилизационным беспределом - преодолением России как России, сломом основ цивилизационой идентичности России и в ней национальной русской нации. А это идеальная почва для навязывания стране и нации исторических экспериментов любых масштабов, любой направленности и любыми средствами.

В итоге Октябрь 1917-го в истории России стал нечто большим и нечто худшим, чем только социальной революцией - цивилизационным переворотом. В итоге он совместил в историческом пространстве России формационные потрясения с цивилизационными, наложил одну волну исторических катаклизмов на другую, подчинил цели и задачи исторической модернизации России, ее формационный прогресс целям и задачам цивилизационного переворота. В итоге он не мог не породить эпоху великих потрясений и ответную реакцию на них сил его отрицания и формационных - социально-классовых и цивилизационных этнокультурных. Он не мог не породить собственное отрицание, отрицание наиболее одиозных, а по ряду параметров и просто преступных сторон и результатов собственного исторического творчества. В итоге Октябрь 1917-го не мог не породить Август 1991-го.

Во всем этом проявились закономерности истории, необходимость Августа 1991-го в истории современной России, его историческая миссия - стать завершением эпохи великих исторических потрясений, средством преодоления цивилизационной неидентичности России и в ней национальной русской нации, средством формационного прогресса России, подчиняющегося не целям и задачам цивилизационного переворота, а целям и задачам исторической модернизации на базе саморазвития русско-российских цивилизационных основ, реализации не заемного, а собственного потенциала исторического развития.

Но, увы, судя по итогам так называемых реформ, Август 1991-го не справился с отведенной для него историей исторической миссией - стать завершением целой эпохи в истории России, начатой Октябрем 1917-го, эпохи невиданных исторических потрясений. Он продолжил саму логику поведения Октября 1917-го в истории, а значит и логику исторических потрясений, ибо наряду с тем, что стал отрицанием давно изживших себя сторон Октября 1917-го и, сверх того, даже самого Октября 1917-го, он, как это ни странно, одновременно с этим стал его своеобразным продолжением, продолжением его вненациональной исторической сути. Эту противоречивость Августа 1991-го следует иметь в виду, когда решается вопрос о его исторической сущности и месте в истории России.