Постижение смысла

Возвышение человека до существа, наделенного неограниченной силой и властью, и отдача-выдача человека во власть непостижимой судьбы, определенной ходом-протеканием суще-бытующего в целом – это нечто взаимозависимое, и это одно и то же. Различия античного «антропоморфизма» и антропоморфизма, свойственного Новому времени – это внутренние различия в пределах метафизической основной установки до сих пор существовавшего западного человека. Хотя они существенны для отдельных ступеней и процессов протекания метафизического мышления, они могут оставаться за пределами этого рассмотрения, посвященного постижению смысла антропоморфизма.

Так как антропоморфизму не может быть свойственна «развернутая систематика», поскольку он всегда остается только лишь сведением к одному главному тезису, постижение смысла должно выражаться в том, чтобы посредством своего вопрошания всегда только целить и попадать, заходя с различных «сторон», в одну и ту же основную установку, то есть делать ее сомнительной и, тем самым, достойной вопрошания в каждом аспекте.

1. Может ли человеческое поведение вообще и человеческое «мышление», в частности, быть тем, чем они есть, как-то иначе, кроме как будучи постоянно укорененными в «человеке»?

2. Посредством того, что таким образом человек остается присовокупленным как почва-основа для осуществления всех видов своего поведения – сделан ли одновременно выбор в пользу очеловечивания всего того, с чем связано и на что направлено каждое поведение и мышление – в пользу очеловечивания сущее-бытующего? Подвержено ли наперед, заранее суще-бытующее в целом полному перекрытию очеловечиванием – безнадежно, без перспектив спасения? Есть ли кажимость противоположного тоже только лишь кажимость в рамках этого незыблемого состояния?

3. А что здесь считается подлинно незыблемым? Не есть ли это с давних пор сильнейшая и становящаяся все более пустой самоочевидность необходимости присовокупления человека как мыслящего животного? Не есть ли тогда очеловечивание суще-бытующего в целом уже следствие неосознанно производимого предварительного очеловечивания человека? Пусть этим словом называется прежде всего восстановление-воссоздание того, что отличает и выделяет человека как человека (в смысле различения внутри сферы живых существ, в животности. Но оно описывает в то же время живые существа – а, тем самым, и человека – как налично имеющееся суще-бытующее, которое в каждом отдельном случае оснащено низшими и «высшими» способностями («органами»). Поэтому очеловечивание призвано выразить следующее: человек насильственно низводится до налично данного животного существа, которое тоже имеет место среди прочих существ; различные оценки человеческих способностей и достижений ничего не изменяют в этой метафизической констатации сущности человека.

4. Если антропоморфизм, однако, заключается в таком очеловечивании, а не только и не единственно в очеловечивании всего суще-бытующего, то разве не должно постижение смысла антропоморфизма в первую очередь ставить вопрос о сущности человека? Это требование звучит так, будто оно разумеется само собой. И, однако, оно скрыто содержит в себе то, что вызывает больше всего сомнений и более всего заслуживает вопрошания, чтобы сделать выбор – ведь не решено, как вообще ставится вопрос о человеке, с какими намерениями и в каких аспектах он рассматривается – то есть надо прояснить, как здесь осуществляется выбор.

5. Вопрос о сущности человека все же должен быть, пожалуй, по направлению и по масштабности поставлен так, что он наперед уже будет на достаточно высоком уровне, чтобы при постижении смысла сделать заметным антропологизм как нечто, стоящее под вопросом и заслуживающее вопрошания.

6. В антропоморфизме утверждается очеловечивание суще-бытующего в целом, и это означает – очеловечивание суще-бытующего как такового. Бытие есть как пред-ставленность дара-милости представления – то, что было сделано разумным животным. В антропоморфизме заранее заложено пред-решение о бытии как о чем-то, произведенном очеловеченным человеком. Как и где и когда был осуществлен этот выбор – всякий раз «как таковой», как выбор, относящийся к бытию? Если этот выбор, однако, до сих пор не осуществлялся нигде и никогда, разве то не должен тогда сущности бытия сам предварительно стать результатом выбора? Не должен ли он предварительно сам быть поставлен под вопрос? Разве не должен тогда вопрос о человеке предваряться вопросом о том, как же вообще человеку могла бы быть указана истина о бытии – с тем, чтобы когда-нибудь такой выбор мог стать для него настоятельной потребностью, а постановка вопросов в этой сфере выбора превратилась бы в необходимость? Что, если эта вызывающая сомнения и достойная вопрошания адресованность-призванность человека к истине бытия прежде всего и превыше всего возвещает ему его сущность? Почему, однако, именно это указание всегда оставалось до сих пор не воспринятым им?