Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Лефевр пишет, что «не может быть мысли без проекта, проекта без изучения — через воображение — возможного будущего, не может быть плана без утопии», как и социального пространства без равно распределённых возможностей. Такие коллективные жесты и проекты исследования и ретопографиии городов в разное время предпринимали движения вроде ситуационистов с их психогеографией, анархо-краеведы, появившиеся в России в 90-х, или рандонавты, визитами в соседний двор сопротивляющиеся детерминизму. Ситуационисты восставали против профессионализации архитектуры и выступали за право людей говорить и участвовать в проектировке пространства, в котором они живут. Это — вместе с убеждениями Лефевра — буквально то, к чему призывает технофеминизм и критическая теория технологий: дать пользователям возможность участвовать в разработке и дизайне технологий и мест, которыми им предстоит пользоваться. Это особенно критично в случае России; мне кажется, проблема здесь даже не в том, что город исключает некоторых людей, а в том, что город вообще исключает людей; публичные активности, которые могут проводиться в российских городах, страшно ограничены и регулируются кем угодно, но не горожанами, участие в планах застройки активисты буквально отвоёвывают, кидаясь на экскаваторы. Сречко Хорват в книге The Radicality of Love пишет об архитектуре на юге Ирана, где «архитектура стен» играет понятную идеологическую роль: никакой социальной жизни не может быть за пределами домов — нельзя не просто собираться вместе, шутить над режимом, смеяться, обмениваться информацией, но нельзя и вообще показывать существование желания и свободной радости. Примерно то же происходит с российскими городами: площади здесь нужны для того, чтобы на них стояли памятники и на масленицу пекли блины; улицы нужны, чтобы добраться от работы до дома; проспекты нужны, чтобы распилить бабок на иллюминации. Единственная перформативная активность — стрёмные музыканты с русским роком и агрессивные харассеры в костюмах смешных животных.

У Ричарда Сеннетта в 2020 году совместно с архитектором Пабло Сендра вышла книжка Designing Disorder[308], своего рода манифест «открытого города». В ней современный город описывается как железная клетка, в которой заперты дезориентированные работающие животные. Результат этого — стремление к порядку и дисциплине, которое заложено в способах управления и городом, и государствами. Поэтому Сеннетт и Сендра предлагают «инфраструктуру беспорядка», которая может быть разработана таким образом, чтобы город был наполнен местами, открытыми к изменениям, чтобы он давал дышать, а не душил. Они призывают принять коллективную природу городов и открыть возможность участия в этой инфраструктуре беспорядка другим пользователям-архитекторам, возможность совместной активности для сообществ, открывающей производство аффекта в городском пространстве. Базовые свойства такого открытого города — пористость территории, незаконченность форм и нелинейное развитие, — авторы пишут, что это открывает возможности демократического тактильного опыта для горожан. Я пишу это и думаю, что квирность максимально точно отвечает на этот запрос — всколыхнуть пространство, растревожить, проблематизировать. Поль Пресьядо в книге Countersexual Manifesto, в сущности, ставит архитектурный вопрос — каков должен быть процесс миростроения для постгендерного общества; какие архитектурные и урбанистические задачи предстоит выполнить для его построения? Для него, как и для многих теоретиков сексуальности, которых мы обсуждали, вопрос секса является по сути задачей городского планирования: как детерриториализовать гетеросексуальность? Как децентрализовать гениталии? Города сегодня страдают от центров, от главных улиц; в Петербурге Невский проспект — это мучительная вена, которую хочется перерезать; она высасывает всю социальность из окрестностей и превращает её в стрёмное месиво. Как сделать из города секс-лабораторию, а из тела его полиморфную мышь?