Постмодерн. Игры разума

Если почитатъ воспоминания Гумбольдта, то испытываешь искушение свести его политику научного учреждения к знаменитому принципу: «Исследовать науку саму по себе». Но это было бы заблуждением относительно конечных целей данной политики, очень близкой на деле той, что более подробно описывалась Шлейермахером, и господствовавшей над принципом легитимации, который нас интересует. Гумбольдт с уверенностью утверждает, что наука подчиняется своим собственным правилам игры, что научные учреждения «живут и непрерывно обновляются сами по себе, без какого-либо нажима и определенной цели». Но добавляет, что университет должен привнести свой материал – науку – для «духовного и морального строительства нации». Как такой результат Bildung’a может вытекать из бескорыстного исследования познания? Разве государство, нация, все человечество не индифферентны по отношению к знанию, взятому само по себе? На самом деле, как признается Гумбольдт, их занимает не познание, а «характер и действие».

Советник министра оказывается, таким образом, перед фундаментальным конфликтом, который имеет много общего с разрывом между «знать» и «желать», введенным кантовской критикой, конфликтом между языковой игрой, производной от денотатов и отвечающей только критерию истинности, и другой языковой игрой, диктующей определенную этическую, социальную, политическую практику и с необходимостью содержащей решения и обязательства, либо высказывания, от которых ждут, чтобы они были справедливыми, а не истинными, и, следовательно, не зависели бы в конечном итоге от научного знания.

Между тем, для Bildung’a, являющегося целью гумбольдтовского проекта, который состоит не только в приобретении индивидами знаний, но и в формировании полностью легитимного субъекта познания и общества, объединение этих двух речевых совокупностей необходимо. Гумбольдт ссылается на Дух, который Фихте называет также Жизнью, приводимый в движение тройным – а точнее, триединым – стремлением: «выводить все из первоначала», чему отвечает научная деятельность; «соотносить все с идеалом», чем управляется этическая и социальная практики; «объединять это первоначало и этот идеал в единой Идее», утверждающее, что исследование истинных причин в науке, не может не совпадать с достижением справедливых целей в нравственной и политической жизни. Легитимный субъект формируется из их последующего синтеза.

Гумбольдт добавляет между прочим, что это тройное стремление естественным образом относится к «интеллектуальному характеру немецкой нации». Это, хотя и неприметная, но уступка другому рассказу, т. е. представлению о народе как субъекте знания. Вместе с тем, это представление очень мало согласуется с предложенным немецким идеализмом рассказом, легитимирующем знание. Подозрительность Шлейермахера, Гумбольдта и даже Гегеля в отношении государства свидетельствует об этом. Шлейермахер сомневается в том, что гражданской властью в сфере науки может двигать узкий национализм, протекционизм, утилитаризм, поскольку они даже опосредованно не могут служить основой науки. Субъектом знания является не народ, а спекулятивный дух. Он воплощен не в Государстве – как во Франции после революции, – а в Системе. И языковая игра легитимации – не государственно-политическая, а философская игра.

Великая функция, возложенная на университеты, заключается в том, чтобы «продемострировать совокупность сведений и выявить в то же время принципы и основания всякого знания», поскольку «творческая научная способность не может существовать без спекулятивного духа». «Спекуляция» – здесь имя, данное дискурсу о легитимации научного дискурса. Школы – функциональны, университет – спекулятивен, т. е. философичен. Философия должна восстановить единство знаний, разбросанных по частным наукам в лабораториях и до университетском преподавании; она не может сделать это иначе, как в языковой игре, связывающей одни и другие, как отдельные моменты в становлении духа, а следовательно в наррации или, точнее, в рациональной метанаррации. «Энциклопедия философских наук» Гегеля (1817–1827) пыталась осуществить этот проект тотализации, зачатки которого можно найти уже у Фихте и Шеллинга в виде идеи Системы.

Именно здесь, в изложении развития Жизни, которая в то же время Субъект, отмечается возврат нарративного знания. Существует универсальная «история» духа; дух есть «жизнь», и эта «жизнь» есть представление и формулировка того, что она есть как таковая; средством ее является упорядоченное познание всех ее форм в эмпирических науках. Энциклопедия немецкого идеализма есть повествование об «истории» этой жизни-субъекта. Но то, что она производит это метарассказ, поскольку то, о чем рассказывает этот рассказ не должно быть ни народом, связанным особенной позитивностью традиционных знаний, ни, тем более, совокупностью ученых, ограниченных профессионализмом соответствующих специальностей.