Постмодерн. Игры разума

Этот пессимизм питал поколение начала века в Вене: художники, Музиль, Краус, Гофмансталь, Шенберг, Брох, но также и философы Мах и Витгенштейн. Несомненно, они передвинули так далеко, насколько это было возможно, осознание и теоретическую и художественную ответственность за делегитимацию. Сегодня можно сказать, что этот похоронный труд выполнен. Не сюит его начинать заново. Сильной стороной Витгенштейна было то, что он не стал искать выхода в позитивизме, развиваемом Венским кружком, а прокладывал в своем исследовании языковых игр перспективу другого рода легитимации перформативность. Именно с перформативностью и имеет дело постмодернистский мир. Ностальгия по утраченному рассказу и та была утрачена большинством людей. Отсюда ни в коей мере не вытекает, что они были обречены на варварство. Препятствует им в этом то, что они знают: легитимация не может прийти ни откуда, кроме их языковой практики и их коммуникационного взаимодействия. Прежде всякой другой веры, наука, которая «улыбается в бороду», научила их суровой воздержанности реализма.

* * *

Вернемся к науке и рассмотрим вначале прагматику исследования. В основных своих регламентациях она переживает сегодня два главных изменения: обогащение аргументации и усложнение предъявления доказательств.

Аристотель, Декарт, Стюарт Милль, не считая других, раз за разом пытались установить правила, по которым высказывание, имеющее денотативное значение, может встречать поддержку адресата. Научное исследование не слишком принимает в расчет эти правила. Как мы уже сказали, оно может использовать и использует языки, демонстративные свойства которых, по-видимому не в ладах с доводами классиков.

Башляр подводил им итог, но теперь его список уже неполон.

Однако использование этих языков не хаотично, а подчиняется условию, которое можно назвать прагматическим, а именно: формулировать собственные правила и требовать от адресата принимать их. Выполняя это условие, определяют аксиоматику включающую определение символов, которые будут использоваться в предлагаемом языке; форму которую должны соблюдать выражения этого языка, чтобы быть принятыми (ясно сформулированные выражения); операции, которые допускаются над этими выражениями, что и определяют, собственно говоря, аксиомы.

Но как мы можем знать, что должна содержать аксиоматика или что она содержит? Только что перечисленные нами условия формальны. Должен существовать метаязык, определяющий удовлетворяет или нет формальным условиям аксиоматики тот или иной язык Такой метаязык есть язык логики.

Здесь требуется уточнение. Начинает ли ученый с установления аксиоматики, чтобы затем извлекать из нее высказывания, которые будут в ней приемлемыми, или, напротив, он начинает с того, что устанавливает факты и формулирует высказывания о них, а потом пытается обнаружить аксиоматику языка, которую использовал, чтобы сформулировать высказывания, – здесь не логическая, а только эмпирическая альтернатива. Конечно же, она очень важна для исследователя или философа, но вопрос об обоснованности высказываний одинаково встает в обоих случаях.

Правильнее ставить вопрос в отношении легитимации: с помощью каких критериев логик определяет требуемые от аксиоматики свойства? Существует ли модель научного языка? Единственная ли она? Поддается ли проверке? От синтаксиса формальной системы требуются в целом следующие свойства: обоснованность (например, необоснованная в отношении отрицания система предполагала бы существование в самой себе как суждение, так и его противоположность), синтаксическая завершенность (система теряет свою обоснованность, если к ней добавляется еще какая-либо аксиома), определенность (существует действенная процедура, позволяющая определить относится или нет данное суждение к системе) и независимость одних аксиом от других. Гёдель на деле установил существование в арифметической системе суждения, которое не является ни доказуемым, ни опровержимым внутри системы, что привело к выводу о том, что арифметическая система не удовлетворяет требованиям завершенности.

Если генерализовать данное свойство, то нужно признать существование внутренних ограничений формализма. Для логика эти ограничения означают, что используемый в описании искусственного языка метаязык – это «естественный» или «повседневный» язык; он универсален, поскольку все другие языки можно перевести на него; но не обоснован в отношении отрицания, поскольку допускает образование парадоксов.