Посторонняя

Он ожидал, Лариса заупрямится, устроит ему сцену, но ошибся. Она сказала: «Как хочешь, Сергей!» — высвободилась из его объятий, постояла немного как в раздумье, повернувшись так, что он не видел ее лица, потом взяла за уголки скатерть и рывком стряхнула на землю остатки пиршества. Скатерть аккуратно сложила и убрала в сумку.

— Я готова. А на чем мы поедем в город? Ты меня понесешь?

— Не обижайся. Все было прекрасно. Я бы очень хотел остаться с тобой на ночь, но…

— Не надо, Сергей!

Он понимал. Лариса в кои-то веки устроила ему и себе праздник, по-женски заботливо продумала каждую мелочь, а он, неблагодарная скотина, по-хамски отверг ее нежные хлопоты. Но она не выказала даже раздражения. Это было так на нее не похоже, что Певунов вдруг испугался:

— Если хочешь, давай останемся… пойдем на базу. Слышишь, Лара?

— Не насилуй себя, не надо. У тебя гости, и все такое. Конечно, будет неудобно, если ты не вернешься. Я на твоем месте вообще бы никуда не вышла. А ты вот не побоялся. Спасибо тебе, милый!

— Издеваешься! — он крутанул ее за плечи, повернул к себе.

Она смотрела на него улыбаясь, глаза ее были влажны и отражали мутноватую призрачность неба.

— Все хорошо, Сергей, успокойся.

Певунов догадался, она прощается с ним. Ни слова не говоря, повернулся и зашагал по тропинке вниз. Он прикинул, что если быстро подвернется попутная машина, то еще успеет к приходу гостей, ну, малость опоздает, ничего. Он подумал, что она права: будущего у них нет, точнее, у Ларисы есть, а у него нет. Ему главное, поспеть к гостям. Он больше не станет валяться в ногах у судьбы и вымаливать у нее кусочек молодости. Стыдно!

Иногда он соскальзывал с тропинки, и ветви кустарника царапали ему лицо. Ларисины шаги шелестели за спиной, он слышал ее учащенное дыхание. Ему было скверно оттого, что она рядом.

— Сергей, остановись, пожалуйста! — крикнула она.

Певунов обернулся.

— Смотри!

Она показывала на крутую, невысокую скалу метрах в пяти от тропинки. Ее вершина была усыпана алыми созвездьями цветов. Странные это были цветы, распустившиеся в середине осени, колдовские цветы.

— Сорви мне цветочек!

— Как я туда залезу? Высоко все же. Я не альпинист.

Лариса смотрела умоляюще.

— Я прошу тебя! Ты ни разу не дарил мне цветов.

Певунов продрался сквозь колючие заросли и очутился у подножия скалы. Близко она не казалась такой крутой, но склон был сырой и скользкий. Не за что ухватиться.

— Смелее, любимый! — подбодрила Лариса.

Он пополз на четвереньках, пачкая в глине брюки и пиджак. Соскальзывал и снова карабкался, стараясь брать не прямо, а по дуге. Уж совсем возле глаз горели алые лепестки на тоненьких проволочных ножках, но последние метра два оказались совершенно отвесны. Певунов лег на живот. Он впивался пальцами в землю и подтягивался по сантиметру. Еще чуть-чуть. Протянул руку к ближайшему цветку, нерасчетливо дернул и покатился вниз. Перевернувшись, на мгновение испытал блаженство полета, потом тяжко рухнул спиной на гладкий, обтесанный временем камень. Сознание не потерял, но пошевелиться почему-то не мог. Боль была такая, точно от нижнего позвонка до горла ему вогнали в тело толстый стальной стержень.

Певунов лежал на спине и видел над собой угрюмые облака, из которых сочилась тьма. Над ним склонилось искаженное ужасом лицо Ларисы:

— Что с тобой, Сергей?! Ты можешь встать?

— Не могу. В том-то и фокус — не могу.

Она обхватила его за плечи, попробовала приподнять. Певунов застонал и сомкнул веки.

— Ой, что же делать, что делать?! — запричитала Лариса. — Это из-за меня, из-за дуры… прости! Сергей, ты слышишь? Открой глаза! Мне страшно. Скажи, что я должна делать?

Превозмогая липкую слабость и желание погрузиться во мрак, текущий с неба, Певунов улыбнулся ей.

— Придется тебе идти на турбазу. Пусть захватят какие-нибудь носилки.

— А как же ты? Останешься один?

— Поскучаю, ничего не поделаешь. Иди скорее. Лариса подложила ему под голову сумку, никак не решалась его покинуть. Размазала по щекам слезы, смешанные с тушью, и стала похожа на обезьяну.

— Иди! — повторил Певунов. — Все будет в порядке. Спину ушиб, пройдет до нашей свадьбы. Беги бегом!

Лариса поцеловала его в губы, умчалась. Теперь он был один и свободен. Он был свободен от суеты, от необходимости лгать, изворачиваться, предугадывать и умолять. Хаос мыслей и чувств растворился в боли. Закрыв глаза, он чутко прислушивался к шорохам засыпающей земли, с удовольствием впитывая в себя ее свинцовую сырость. Он думал, что умирает, и не испугался смерти. Старуха с косой пришла своевременно, в нужный час. Он должен быть ей благодарен. Скоро, покачивая, как младенца, она унесет его в иные края. Там у него отец и мать, там бабушка, предостерегшая, чтобы он не снимал телефонную трубку. Они все будут рады ему. Они ждут его не дождутся.

«Сыночек! — окликнула его матушка. — Тебе не очень больно? Потерпи еще немного!» «Я терплю, мама. А где ты? Почему тебя не вижу?» Он протянул руку во тьму и ощутил теплое, сладостное прикосновение.

Потом чужие люди положили его на носилки и осторожно понесли вниз, к шоссе…

8