Постперестройка

Сегодня уже нет ни сил, ни времени для того, чтобы выяснять отношения, раздавать щедрые посулы, «идти навстречу требованиям», которые в принципе выполнены быть сегодня не могут.

Перед страной, по сути, стоит всего лишь один жизненно важный вопрос: слабые сегодня — хотим ли мы стать сильными завтра?! И если да, то какую цену мы готовы за это заплатить?

Японцы говорят о себе: «Вторая половина 80-х годов и 90-е годы станут временем великого испытания творческих сил народа. Вся нация должна будет работать, как одно одержимое существо, чтобы встретить этот великий вызов».

Почему в Стране восходящего солнца заимствуют дух наших, ныне нами же отвергаемых традиций?!

Не потому ли, что в конце XX века уже бессмысленно говорить об экономике в отрыве от социальной психологии, от этики, от теории мотиваций. В преддверии информационной эры неправомерно отделять высокие мотивы от «принципа материальной заинтересованности». Открывая в нашей стране «азбуку хозрасчета», мы в силу нигилизма, являющегося одной из слабых и страшных черт нашей культуры, рискуем забыть о той части нашего опыта, которая активно изучалась на Западе, о таких составляющих высокопроизводительного труда, как азарт, самовыявление, реализация крупных, масштабных, значимых для данной личности и коллектива задач, солидарность на почве единства цели, и в конечном итоге — о суперрентабельности одухотворенного трудового усилия. Они научились у нас этому, а мы стремимся это забыть! Почему? Желая приобщиться к экономической культуре стран-лидеров и отречься от всего своего прежнего опыта, не разбираясь, не расчленяя, по сути, даже не анализируя, мы тем самым нарушаем логику развития, единую для всей нашей цивилизации. Ту логику, согласно которой только учет культурно-исторической специфики своей страны, только опора на присущие именно ей как историческому субъекту формы и ценности, являющиеся спонтанным выражением именно ее подлинных потребностей и мотивов, и позволяют безболезненно осуществлять форсированное развитие. Говоря все время об уровне жизни, мы забываем, что сегодня «там» все больше говорят о ее «качестве».

Отрицая понятие жертвы, отказываясь от груза великой миссии, говоря о приоритете отдельной личности перед государством, какое качество жизни готовим мы этой личности? Каким оно будет — это «счастье» жителя слабой страны, жителя державы, на глазах теряющей свою роль, свое право влиять на ход мирового процесса?!

Призывая учиться у стран-лидеров, мы почему-то хотим учиться всему, кроме главного — умения уважать себя, свою страну, свой народ, свое общество и свою историю.

Это отсутствие самоуважения, эти конвульсивные перепады от истеричной кичливости к кликушескому самобичеванию — самое страшное заболевание общества, своего рода коллективный психоз, не излечив который мы не сможем решить стоящих перед страною проблем.

Столетиями длится эта трагедия духа, мятущегося между комплексом неполноценности и манией величия, эта беда, избыть которую стремились Пушкин и Гоголь, Тютчев и Достоевский.

Освободив нас из-под власти тоталитарного государства, освободила ли нас перестройка от нас самих?!

Вдумаемся! Мог ли представитель западной цивилизации в самых сложных условиях, при любом масштабе кризиса дать самому себе определение, по уровню самоуничижения сопоставимое с термином «гомо советикус»? Определив тем самым самих же себя, как низшую (неразумную?!) расу. Как особый (неполноценный, видимо?!) вид? Как представителей недокультуры, «унтерменшей». И кто, как не «гомо советикус» (если следовать логике этого отрицаемого нами понятия), мог призвать к тому, чтобы «взять все лучшее у капитализма и забыть, что мы строили коммунизм».

Какая неистребимая убежденность в способности нашего гения, в отличие от «них», взять лучшее, а «худшее» походя, между прочим отбросить! И какая готовность забыть, стереть из памяти «все то, что прежде знал, что так любил, чему так жадно верил»?! Неужели одно это не вызывает чувства глубокой обеспокоенности происходящим?! А ведь подобных примеров великое множество.

Не менее тревожна подтверждаемая многочисленными исследованиями эрозия трудовой деятельности. Это не просто падение трудовой дисциплины, что само по себе не может не вызывать беспокойства, это — мотивационная катастрофа, сознательная переориентация с созидания на добывание, потеря активности, «овнутренной» дисциплины, своего трудового «Я», умения одержимо работать. Но ведь каждый, кто сталкивался с западной цивилизацией по только на уровне круизов и супермаркетов, понимает, какой ценой дается «то» изобилие, какая супермобилизация присутствует в слоях, которые обеспечивают высшую производительность «той» экономики.