Постумия

– Так вот, Евгения Зубарева ездила на Бали с известным продюсером. Тот снимал бунгало среди тропических деревьев. Потом неизвестные сломали ему руки и лодыжки, бросили на берегу моря. Всё свалили на местных бандитов. Но, похоже, постарались именно наши. Не знаю уж, чем продюсер так не угодил Металлургу. Это – погоняло Зубарева, ещё с Урала. Без его согласия Енька ни за что не решилась бы на измену. Ходили слухи, что продюсер занял в банде деньги на картину, но не отдал в срок. Летка-Енька средствами сама не распоряжалась. Могла взять только у мужа. Марианна, она ведь, вроде, руки на себя наложила? Когда вы её хоронили? – поинтересовался Петренко.

– Да прошлой весной. Ещё мимозы вокруг цвели. И весь гроб был ими усыпан – она любила. У Еньки в Адлере коттедж был. Там и нашли – в джакузи. Плавала там лицом вниз…

Я добросовестно пыталась припомнить всё, что знала о Еньке от «папика». Тот, похоже, и сам сначала верил, что Зубарева мертва. А вдруг весь хипиш зря, и я её с кем-то спутала? Мало ли блондинок на свете? Да и освещение в зале было тусклое, как всегда под утро. Тогда почти все уже ушли в приват. Остались только мы с Рахмоном и ещё две пары.

– Значит, был суицид? – переспросил Старик. – Вены вскрыла?

– Нет, «золотой укол». По крайней мере, я это слышала. Шприц в той ванной валялся. Тогда как раз закончилась сочинская Олимпиада. Всё время, пока строили объекты, там было много людей с деньгами. Некоторые своих «бабок» тогда и лишились. Я всё это от «папика» знаю.

– Гроб был открыт, говоришь? – ещё раз уточнил Старик. – И там точно лежала Евгения Зубарева?

– Конечно! Мы с «папиком» стояли совсем близко. Я ещё подумала – какая красивая баба! И молодая ещё…

– Ты видела своими глазами, как её опустили в могилу? – Ерухимович нацелился на меня очками.

– Всё видела. И как отпевали, и как закопали. Рахмон в церковь сам не пошёл, а меня отправил. Помолись, говорит, за упокой.

– Самоубийцы? – Старик поднял брови.

– Ой, я вас умоляю! Всегда можно сослаться на психоз, к примеру. Бабло любую проблему снимет. – Я скрестила два пальца, чтобы дяде сейчас свезло. А потом вспомнила, что не знаю, как зовут Халецкого. – Вы думаете, она была там… живая?

– От этой публики всего жди! – махнул рукой Старик. – Но, раз закопали, значит, моя гипотеза неверна. Либо была восковая фигура, либо кто-то загримированный или очень похожий… А в Питере вы до облавы встречались? Зубарева в клубах не появлялась ни разу?

– Может, заходила, но я её не видела. Точек-то несколько. Конечно, старалась на глаза не попадаться. Это само собой. А тогда, ранним утром, не ожидала меня встретить. И «папик» почему-то меня не отослал.

– Вероятно, он и сам не знал, что Зубарева будет его искать. Всех накладок не предусмотришь. – Старик протирал мягкой тряпочкой свои очки. Зайчики от линз прыгали по стеллажам, по стенам, по потолку. – Ты уж прости, Марьяна, мою резкость. Тёзка верно говорит – ты молодец. У каждого из нас бывали ошибки. И я, бывало, садился в лужу. Тоже ведь не сразу специальное образование получил. Сначала журналистику закончил, а потом уже ознакомился с новой работой. Сначала в Гомель из Мозыря учиться уехал. Потом первая жена перевезла меня в Минск. Вторая – в Москву. Никто за меня тогда ещё не радел. Всё делал сам. Гершель умер в шестьдесят девятом. Мне было тридцать два с месяцами. Вот тогда и началась для меня совершенно другая жизнь. Третья жена, Полина Ольдерогге, была уже из высшего общества.

Старик насадил очки на нос, пригладил редкие волосы. Я, Михон и Петренко слушали его с огромным интересом.