Поступь хаоса

— Он пах свежим хлебом, — говорит она и молча уходит вперед.

Утро сменяется точно таким же днем: мы бежим, если можем, быстро идем, если не можем бежать, и отдыхаем, когда совсем невмоготу. Река по-прежнему гладкая и спокойная, как и зелено-коричневый пейзаж вокруг. Высоко в небе парят синие ястребы, выслеживающие добычу, но других признаков жизни нам не попадается.

— Какая пустая планета, — говорит Виола, когда мы останавливаемся на быстрый перекус возле естественной запруды.

— Да нет, живности тут хватает, ты уж поверь, — бормочу я, поедая сыр.

— Да я верю. Просто мне теперь ясно, почему сюда стремятся переселенцы: здесь полно плодородных земель. Людям есть где построить новую жизнь.

— Люди могут ошибаться, — говорю я.

Виола потирает шею и смотрит на Манчи, который нюхает края запруды — видно, почуял древесных ткачей, живущих на дне.

— А почему вы становитесь мужчинами в тринадцать? — вдруг спрашивает Виола.

— Чего? — удивленно переспрашиваю я.

— Ну в этой записке говорится, что все ждут, пока последний городской мальчик станет мужчиной. Зачем ждать?

— Ну так уж повелось в Новом свете. Вроде в Писании так сказано. Аарон вечно говорил, что тринадцатый день рождения символизирует день, когда ты вкушаешь от Древа знаний и познаешь Грех.

Виола удивленно смотрит на меня:

— Ничего себе! Довольно жестоко, нет?

Я пожимаю плечами:

— Бен объяснял иначе: у маленькой кучки людей на такой большой пустой планете нет времени на детство. Нужны взрослые. В тринадцать лет у тебя появляются настоящие обязательства. — Я швыряю в запруду камень. — А вапще не спрашивай. Тринадцать лет и тринадцать, я не знаю почему! Тринадцать циклов по тринадцать месяцев.

— Тринадцать месяцев?! — Виола вскидывает брови.

Я киваю.

— Но в году же только двенадцать месяцев!

— А вот и нет. Тринадцать.

— Ну здесь может и так. А на моей планете их двенадцать.

Я только моргаю и почему-то чувствую себя дураком.

— В Новом свете год состоит из тринадцати месяцев.

Виола поднимает глаза, как бутто до нее дошло что-то важное:

— Понимаешь, в зависимости от длины дня и месяца на этой планете тебе может быть уже… четырнадцать лет!

— Здесь все не так! — строго отрезаю я. Не нравятся мне эти разговоры. — Через двадцать семь дней мне исполнится тринадцать.

— Четырнадцать лет и один месяц, если точней, — продолжает считать Виола. — Интересно, как же мы теперь будем определять возраст…

— До моего дня рождения осталось двадцать семь дней, — твердо говорю я, встаю и надеваю рюкзак. — Пошли, и так слишком много времени на болтовню тратим.

Только когда сонце начинает клониться к закату, нам встречается первый признак цивилизации: заброшенная водяная мельница на берегу реки. Крыша выгорела дотла черт знает сколько лет назад. Мы так давно шагаем, что ни словом не перекидываемся: молча заходим внутрь, бросаем вещи к стенке и хлопаемся на пол, точно на мягчайшую перину. Нет сил даже осмотреться, не подстерегает ли где опасность. Манчи, которому усталость нипочем, деловито бегает вокруг и задирает лапу над растениями, проросшими сквозь трещины в полу.

— О, мои ноги!

Я стаскиваю с себя ботинки и насчитываю целых пять, нет — шесть волдырей.

Из противоположного угла доносится измученный стон Виолы.

— Нам надо поспать, — говорит она. — Даже если…

— Знаю.

— Ты ведь услышишь… если они придут?

— Конечно услышу, — отвечаю я. — По-любому.

Мы решаем спать по очереди. Я предлагаю Виоле поспать первой, и она отключается, едва успев сказать «Спокойной ночи». Я смотрю на нее в меркнущем свете: от нашей чистоты уже ничего не осталось, и я наверняка сейчас выгляжу так же, как Виола: перемазанное грязью лицо, пыльная одежда, грязь под ногтями.

И вот какие мысли меня посещают.

Мы с Виолой знакомы только три дня, верно? Каких-то жалких три дня, а у меня уже такое чувство, бутто моей прошлой жизни не было, бутто все это — одна сплошная ложь, которая только и ждала, когда ее раскроют. Нет, не бутто — она и была ложью, а настоящая жизнь — вот она. Настоящая жизнь — это когда ты бежишь неизвестно куда и зачем, спасаясь от погони, просто бежишь и бежишь без конца.

Я делаю глоток воды и прислушиваюсь к сверчкам. Секс, секс, секс, стрекочут они, а я начинаю думать, какой была ее прошлая жизнь? Каково это — расти на космическом корабле, где никогда не бывает новых людей и откуда нельзя уйти?

Если подумать, Прентисстаун почти такой же. Если ты сбежал, назад пути нет.

Я смотрю на Виолу. Но она-то ведь ушла, так? И целых семь месяцев жила бы со своими ма и па, если бы не авария.

Как же это все делается, интересно?

— Высылаешь вперед разведывательные корабли, чтобы они обследовали территорию и выбрали место для посадки, — говорит Виола, не вставая и даже не поднимая головы. — Как вы тут спите вапще, в этом Шуме?

— Дело привычки, — отвечаю я. — Но почему вас выслали так задолго? Аж за семь месяцев!