Поступление (СИ)

Кто-то грубо ухватил меня за запястья и поволок не пойми куда. При этом мне вдруг сделалось так плохо, что, не иначе, я потеряла сознание. Голова всё же ужасно болела, а тут меня ещё и заболтало из стороны в сторону. И на самом деле хорошо, что всё вышло так. Колючий лесной ковёр, по которому меня тащили, немилосердно царапал моё многострадальное тело, а так… так я хотя бы ощутила только последствия. Сознание вернулось ко мне, лишь когда на лицо упала еловая ветвь. А после этого негодяи громкими хлопками отряхнули руки и, начиная беззаботно перешучиваться, предовольные ушли восвояси. Я слышала, как удаляются их шаги, но по-прежнему не шевелилась. Теперь у меня на это просто-напросто не осталось сил. Ужасная боль сперва не дала толком прийти в сознание, а затем мышцы начал сковывать могильный холод.

«Вот она – смерть», - ещё пронеслась в голове горькая мысль, прежде чем состояние безразличия окутало меня тихим саваном. Спокойствие и умиротворение затягивали на глубину, уносили все неприятные ощущения. Они стали чем-то неважным. Даже каким-то чужим. Я отдалялась от этого страшного мира, жестоко убившего меня. Казалось, мне довелось подняться из собственного тела и теперь, глядя на него, я отчётливо видела, что из-под еловых веток и опавших на мох пожухлых листьев выглядывает бледное узкое личико девушки лет двадцати. Но о её красоте сказать у меня ничего бы не вышло. Те части тела, что разбойники по халатности оставили открытыми, покрывали синяки и кровоподтёки. Длинные волосы походили на мочалку. Из-за грязи даже не определить было какой у них цвет. И, собственно, для меня это было уже неважно. Два сломанных ребра, чудом не пробивших лёгкие, ножевая рана в боку, кровавые разводы между ног, откровенно намекающие на то, что «добрые люди» со мной сотворили – со всем этим мой организм ещё бы справился при удаче, но проломленный череп… Давление крови на мозг стало таким, что в себя я бы уже самостоятельно не пришла. Но мне и не хотелось. Что-то настойчиво звало уйти, покинуть этот грубый мир, забыть его раз и навсегда. Возражать этому чему-то было невозможно, так как оно дарило самое блаженное для меня сейчас - забвение.

А затем боль. Снова невозможная боль!

- А-а-а! – всё-таки вырвался крик из моего осипшего горла, и некий чужой убаюкивающий шёпот прозвучал словно в самой голове.

- Держись. Ты справишься.

- А-а-а! – продолжала истошно кричать я и почувствовала, как моё тело нещадно трясёт, словно в припадке.

***

Тем июньским вечером мир не дал мне умереть, и первые три месяца я неистово проклинала его за это. Не иначе шутка богов, что у едущего по тракту экипажа соскочило с оси колесо и путешествующий в карете седой маг-целитель, решивший от скуки пособирать лесных ягод, проявил топографический кретинизм. Этот старичок умудрился не к своим слугам вернуться, а наткнулся на умирающую меня, да ещё как-то вытащил с того света. Он благородно заботился обо мне около пяти суток, прежде чем мы доехали до Оркреста – провинциального городка на западе Верлонии. Там он сдал свою нечаянную пациентку в лазарет для бедняков и с совершенно спокойным сердцем продолжил дорогу.

А мне… Мне досталось самое тяжёлое испытание на свете – жизнь. И да, я считаю её испытанием, так как любая жизнь, прежде всего, боль. Я же при этом словно погрузилась в неё целиком и полностью. Несмотря на старания опытного мага-целителя, моё здоровье оставляло желать лучшего. Из-за травмы головы я не помнила своего прошлого и с трудом шевелилась. Любое мало-мальски неосторожное движение заканчивалось ощущением, будто я стою под главным колоколом на звоннице. О том, чтобы связно говорить, казалось можно только мечтать. Но при этом я мыслила. Я прекрасно осознавала себя и то, какую ненависть вызываю одним своим существованием.

- Ох-хо-хо, да сколько ж можно энту подмывать? - в очередной раз заворчала сиделка при лазарете – бабка с грубыми чертами лица и вечно выбивающимися из-под чепчика седыми патлами. – Сдохла б уже окаянная.

Её помощница, молоденькая, но некрасивая девчушка лет тринадцати, скосила настороженный взгляд сперва на меня, затем на бабку. И, так как ещё не очерствела сердцем, миролюбиво сказала:

- Пусть живёт. То и доктор Адамс говорит.

- Дура малолетняя! Дохтур наш то говорит, так как ему студиозам есть что показывать, - заворчала пуще прежнего карга-сиделка. – Другой поработал на славу, а он, шельма, себе заслуги приписывает.

- Ох-ти, да зачем же ему это?

- Имя громкое нарабатывает, - небрежно водя по мне грязной тряпкой, просипела женщина и веско добавила. – Я таких дохтуров уже не раз видывала. Коли пришёл в лазарет молодчик с горящим взглядом и в каждой бочке он затычка, так, значит, вскоре взлетит. В частные дохтуры пойдёт деньги грести.

Девчушка ничего не ответила. Только мордашка у неё жалостливой стала, а после, по тёмному времени, пришла она ко мне с миской жидкого супчика в руках.

- Ты кушай-кушай. Глядишь и поправишься.