Посвящение

— Не воспринимай мои слова как упрек! — шокированный Карой отводит от себя скрытое в словах Амбруша обвинение в мелочной расчетливости. Веселость его почти сходит на нет, но ему удается снова разжечь ее воспоминанием о недавних забавных приключениях, и он с несколько деланным оживлением продолжает: — Словом, отправились мы в банк, а как его найти, не знаем, начинаем спрашивать. Кстати, нет ничего проще, чем наводить справки на улицах Венеции: я произносил название банка, а Лаура вопросительно таращила глаза и говорила «граци, синьоре». Каким ты представляешь себе международный банк? Швейцар в ливрее с золотым позументом, стены из сплошного стекла, блеск хромированного металла и так далее, верно? Ничего подобного! Этот банк выглядит примерно как почтовое отделение где-нибудь в Пеште: трое-четверо служащих, три-четыре кресла для клиентов. Сам понимаешь, у меня и в мыслях не было доверять им столь сложную операцию, как передачу нам денег дяди Артура. Спрашиваю, где у них дирекция. Меня отсылают на второй этаж. Поднимаюсь, захожу, мне, говорю, нужно директора. По какому вопросу, интересуется какой-то тип. Ну, я ему и выкладываю: мол, Нью-Йорк, дядя Артур, доллары. Он любезно выпроваживает меня обратно вниз, указывает на какое-то окошко, поворачивается и уходит. Я подхожу к окошку и опять завожу свое, про Нью-Йорк да про доброго дядюшку, но сотрудница, услышав фамилию дяди Артура, останавливает меня, листает какие-то бумаги, потом предлагает пройти к кассе. Ни тебе паспорта, ни нотариального подтверждения — ничего не спрашивают!

Лаура дополняет его рассказ:

— А потом, когда мы уже возвращались, то заметили, что в тротуар через каждые тридцать метров цветным асфальтом вплавлены название банка и указательная стрелка. Здорово, правда?

Пока Карой оживленно и потешаясь над самим собой живописует свои приключения, Гарри с сочувственным вниманием слушает, затем обращается к Амбрушу с каким-то вопросом, после чего начинает что-то объяснять, адресуясь к Карою.

— Гарри поинтересовался, — переводит Амбруш, — отчего ты так возбужден. Я пояснил, что ты вознамерился получить свои шестьсот долларов самолично от директора банка. А Гарри доводит до твоего сведения, что по таким пустяковым вопросам следует обращаться к рядовому клерку, тем более что речь идет об именном перечислении.

— Пропади он пропадом, твой Гарри, и ты вместе с ним, — взрывается Карой, растянув рот в китайской улыбке, и предлагает Лауре руку.

Амбруш от души хохочет и пытается подставить подножку величественно удаляющейся паре. Но Карой, закаленный многолетней практикой, успевает увернуться и, хотя знает, что надо бы дать сдачи, не находит, чем ответить на это проявление братских чувств.

ЧЕТВЕРГ, С ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ ПОПОЛУДНИ

В вестибюле музея они добросовестно изучают соответствующий раздел путеводителя, пытаясь разобраться в описании колонн, сводов, купольных пространств, мозаики, надгробий, бронзовых ворот, но все пояснения набраны петитом и читаются с трудом. Гарри со скучающим видом слушает монотонное чтение на незнакомом языке, а смущенная Лаура робко интересуется, чем знамениты погребенные здесь дожи Морозини и Градениго и что чудесного содеял святой Джеминьано, изображенный на мозаике, замечая в свое оправдание, что, к сожалению, мать не позаботилась о прохождении ею курса закона божьего и это, конечно, большое упущение, так как теперь она, Лаура, ничего и никого не знает из библейской истории, кроме разве что Адама и Евы. Карой захлопывает путеводитель.

— Я тоже не знаю этого, Лаура, но это и не нужно знать. Экие мы дураки, право! На черта нам знать, кто погребен в этих саркофагах!

В ответ Лаура с еще более подавленным видом признается, что она и саркофага-то в глаза не видела и, не упомяни сейчас Карой об этом, она пребывала бы в убеждении, будто это обычное надгробие, только больших размеров, и ей ни в жизнь не додуматься, что это и есть саркофаг.

— Ну а что ты знаешь об Адаме и Еве? — шутливо поддевает ее Карой. — Наверняка лишь то, что они дали название определенному костюму.

— Вышли Ева и Адам, я тебе две сливы дам, вот! По-моему, я знаю предостаточно, — говорит Лаура и во время считалочки кончиком пальца касается одной и другой щеки Кароя, его лба и подбородка, а при слове «вот!» легонько ударяет его кулачком по носу.

— И все ты перепутала! Сливы здесь ни при чем, тогда были в ходу яблоки, — смеется Карой, отводя руку Лауры.

— Считалку не я придумала. Кстати, вместо «двух слив» следовало бы упомянуть «яблоки».

Гарри нравится ритм: стоя у главного входа в собор, он бьет кулаком себя по носу и повторяет:

— Вий-шли Ева й Адам, йа тьебье дуе с’иви дам, уот!