Посвящение

— Карой, это отнюдь не нелепица и не упущение, какое можно уладить с твоей корректной тактичностью. Иной раз ты даже меня поражаешь, а ведь я тебя знаю с рождения. Неужели ты даже сейчас не в состоянии признать, что наш поступок — это подлое, отвратительное, трусливое преступление и его нельзя «уладить»? Кстати, Лаура страдает вовсе не из-за того, что мы бросили Гарри в беде. Сегодня, на Мурано, мы с ней переспали.

Карой опускается на край постели. Он недоверчиво улыбается, улыбка словно прилипла к его лицу, он бессилен согнать ее.

— Карой, — со вздохом продолжает Амбруш, — я не могу просить у тебя прощения, поскольку не чувствую себя виноватым. Лаура не была счастлива с тобой. Давай разделимся порознь: ты поезжай во Флоренцию, а мы с Лаурой отправимся в Рим. А дома решим, что нам делать в дальнейшем.

Лаура чувствует себя как в полусне или в сильной стадии опьянения: чужие слова лавиной проносятся мимо слуха, она отчетливо видит застывшую на губах Кароя растерянную улыбку, ей дурно, и все же она вынуждена подавить в себе невольный смешок, вызванный чувством облегчения. Она пережила нечто такое, о чем прежде и подумать было страшно. Однако деловое предложение Амбруша мгновенно отрезвляет ее.

— Чтобы я отправилась с тобой в Рим? О нет, Амбруш, ни за что на свете!

До Амбруша не сразу доходит, что Лаура отвергла его; в первый момент он с досадой отмахивается, как человек, которому вдруг ни с того ни с сего вздумали прекословить. Затем Амбруш постепенно осознает, что он не нужен Лауре, взгляд его становится холодным, лицо каменеет. Лаура в ответ на молчаливый вопрос сама объясняет причину своего поступка и, пока она ведет речь, краешком сознания успевает зафиксировать странное, навязчивое чувство: что ни говори, а ей нравится холодный, ненавидящий взгляд Амбруша, его злость, — нравится, и ничего тут не поделаешь. А губы ее при этом произносят следующие слова:

— Я хочу иметь семью. Но ведь нелепо ожидать, что ты в угоду мне переломишь себя, нацепишь нарукавники и, взяв хозяйственную сумку, приучишься исправно ходить за покупками. Да ты моментально возненавидел бы меня, и мы ни минуты не были бы счастливы. И потом… я не могу отделить тебя от Кароя. Вы двое — как река и русло. Эта мысль не сейчас вдруг пришла мне, я часто думала о вас. Все, что выпало из жизни Кароя, есть в тебе, а все, чего не хватает в твоей жизни, восполняет Карой. Как знать, оттого ли течет река там, где пролегает ее русло, или же русло оттого и пролегло именно там, где течет река? Сейчас, когда я видела, как ты вывел Кароя из привычного русла — а я внимательно следила за тобой и видела, что именно ты выбил его из колеи, — я поняла: не то что для тебя, но даже и для Кароя я совершенно не представляю ценности. Ему в первую очередь важен ты. Тогда какой смысл мне оставаться с вами? В своей жизни я хочу быть главным действующим лицом. Мне вспомнился твой рассказ о матери. Помнишь, однажды, когда я разглядывала ваши фотографии детских времен, ты сказал мне, что Зайчиха была самой практичнейшей из матерей. Когда отец ваш погиб на фронте и ей пришлось растить вас одной, она столь экономно спланировала свою жизнь, что в ней не было ничего лишнего, кроме того, что необходимо для воспитания детей. По твоим словам, она умела делать абсолютно все: чинить обувь и школьные ранцы, исправить утюг и выключатель, она приучила вас за неимением шоколада пить дрожжи, а за отсутствием витаминов есть в больших количествах капусту, она обучала вас языку и музыке, а когда говорила о вас, то называла не по именам, а «один» и «другой». Когда же Карой стал работать и вы внесли последний взнос за ремонт квартиры, мать умерла. Она оставила после себя такой порядок, что достаточно было вынести из квартиры ее шкаф и кровать — и человека словно бы никогда там и не было. Я не хочу такой смерти, не хочу быть тенью при вас, Амбруш и, — оборачиваясь к мужу, — Карой!

Амбруш мрачно выслушивает Лауру, затем хищным взглядом сверлит Кароя, и, когда заговаривает, голос его звучит хрипло:

— Я сказал тебе не всю правду, Лаура. Эта душещипательная история о Зайчихе верна лишь наполовину. Если уж ты решила от нас уйти, я открою тебе всю правду, ты заслуживаешь того, чтобы я облегчил тебе этот разрыв. У себя на работе Зайчиха была начальником отдела кадров и сотрудников своих держала в страхе. Все перед нею трепетали, и впоследствии, когда ей поручили заведовать другим отделом, люди припомнили ей ее делишки. Поэтому мы стыдились матери и старались прятать ее от своих друзей. Это был период, когда Карой задумал выпускать журнал, ты, конечно, те времена не помнишь, тогда чуть ли не каждый молодой человек хотел основать свой собственный журнал, будучи чересчур трусливым или слишком порядочным, чтобы всерьез заниматься политикой. У нас в доме бывало много людей, и Зайчиха не могла не видеть, до какой степени мы ее стыдились. Кстати, неужели ты сама не сообразила, что если человек долго болеет, то просто невозможно умереть так, чтобы все его вещи в шкафу остались в полном порядке?