Посвящение

Таська не упускала случая, если требовалось поговорить, заглянуть к нему в открытое окно. Бледное худое лицо с серьёзными серыми глазами появлялось над подоконником. «Николай Иванович, можно вас отвлечь?» Бродов заметил, что такая беседа через окно складывалась проще и свободнее, чем кабинетная. Тася любила положить локти на подоконник и по-домашнему упереться острым подбородком в ладони. А Николай Иванович частенько садился боком на внутренний подоконник и опирался спиной о раму. Чудесным образом пропадала обычная между ними насторожённость. Таська сама изобрела разговоры через окно. Другие пытались подражать, но Николай Иванович решил оставить эту привилегию за ней одной: остальные, кто сунулся с улицы, получали сухое распоряжение пройти в кабинет…

Надо было как-то переключиться с недавнего прошлого, которого не воротишь, на настоящий момент, и Николай Иванович представил, как Таисия сосредоточенно шагает вслед за новым провожатым. Они, должно быть, уже выходят к узкоколейке. Ощущение пустоты, образовавшееся после расставания с девочкой, не проходило. Но так всегда и бывает: любые пустоты в норме заполняются постепенно, иначе — взрыв.

До селения было уже рукой подать. Николай Иванович всё замедлял шаг. Только непредсказуемая случайность может привести к тому, что он и Таисия ещё когда-нибудь встретятся. Если она, не дай бог, провалится — продолжение очевидно. Если всё сложится хорошо — пройдут десятилетия, прежде чем она вернётся. Перекроится карта мира, властители уступят место новым, ныне таящимся в тени, сменятся приоритеты в политике, экономике, науке. Но все подобные события — не повод возвращать в страну успешно работающего человека. Если всё пойдёт хорошо — а Бродов был твёрдо убеждён, что так и будет, — то у него нет шансов дожить до возвращения Таисии.

Горька магия «никогда». Грустно прощаться с человеком, уходящим из твоей жизни навечно. Вот только что он шёл с тобой шаг в шаг, дышал с тобой рядом — и больше этому не бывать вовеки. Но попробуй ещё осмыслить: что это такое, как это — «не бывать»? Никогда не заглянуть в глаза, которые вот только что были в твоём распоряжении, больше ни разу за всю жизнь не услышать голос, присутствие которого в твоём мире казалось таким естественным, не иметь возможности дотронуться и получить ответное прикосновение узнаваемого, абсолютно неповторимого тепла знакомой руки…

Вдвойне странно — знать, что человек по-прежнему где-то живёт, и смотрит кому-то в глаза, и говорит с кем-то голосом, который ты постепенно забываешь, и вкладывает в чью-то руку пальцы, почти забывшие твою ладонь… И хотя он живёт где-то, ваше живое общение больше никогда не повторится, потому что нельзя и невозможно встретиться. Такое случается гораздо реже, чем смерть, и потому куда труднее поддаётся осмыслению.

Николай Иванович пообещал Таисии, что мысленно будет всегда рядом, и собирался неукоснительно выполнять обещание — по целому ряду вполне очевидных причин. Но мысленный контакт не может компенсировать утраты общения реального, а только лукаво маскирует её.

В прошедшие месяцы интенсивной подготовки он проводил в беседах и занятиях с Тасей куда больше времени, чем во всех остальных делах. Как тут не возникнуть привычке? А если уж совсем начистоту, девочка была близка и понятна Бродову характером, образом мыслей: такая же независимая, упорная одиночка, привыкшая держать при себе и соображения, и чувства, недоверчивая, расчётливая и всё же склонная ставить живой интерес выше выгоды и твёрдые, несмотря на юный возраст, принципы — выше расчёта. И горел у неё внутри ясный такой огонёк… В общем, Николаю Ивановичу вполне грозило полюбить Тасю как родную — как младшую сестрёнку или племянницу. Тем более что он давеча дал себе на это разрешение. Но если бы он не помнил ежедневно и ежечасно, кем приходится этой девочке на самом деле! А приходился он ей убийцей её матери…

Если уж решено не делать передышки, то надо поскорее добраться до дому. Бродов заставил себя шагать быстрее и сразу обнаружил, что действие Тасиной целебной помощи закончилось: кололо теперь не только затекшую левую руку, но и плечо, и ключицу, и под рёбрами. Проклятущее кислородное голодание!

Лида и Женя поймали Николая Ивановича ещё на улице: выбежали далеко за ворота встречать его, едва накинув платки. Заговорщически понизив голос, наперебой задали один и тот же вопрос:

— Тася ещё вернётся? Или уже…

На встревоженных физиономиях — готовность и огорчиться, и успокоиться, и перепугаться, и разобидеться.

— Уже, — коротко информировал Бродов.

Маятник девичьих переживаний качнуло от огорчения к обиде. У Николая Ивановича не было настроения кого-либо утешать, но ему требовалось, чтобы операторы сохраняли ясность восприятия. Он предупреждающе поднял руку, произнёс:

— Она не имела права прощаться с вами. Так что никаких обид. Работаем.