Посвященная. Как я стала ведьмой

Сила и голос моей матери возрастали, ведя за собой в спиральном танце сотни людей, а они смотрели друг другу в глаза и двигались по спирали к центру лабиринта, нарисованного на площадке в Элис-Кек Парк, и обратно. Она всегда располагала старых и немощных в центре спирали, чтобы они знали, насколько важны для нашей общины. Она написала пьесу под названием «Дочь Деметры» и сыграла ее перед прихожанами местной унитарной церкви. Я была слишком мала, чтобы получить большую роль, и исполняла речную нимфу, свидетельницу похищения Персефоны. Задрапированная в голубую мерцающую органзу, я падала на колени на линолеуме аудитории и робко показывала скорбящей Деметре на глубокую рану в земле, черную линию из плотного картона, в которую Гадес утащил ее дочь.

Вечерами моя мать начала вести уроки женской духовности в мастерской «Пирожные для Королевы небес». Женщины нашей общины непрерывно обращались к маме за советом, останавливали ее в супермаркете, на улице. Дорога до почты у нас занимала целую вечность, поскольку ее постоянно кто-нибудь узнавал. Иногда, если я была одна, женщины останавливали меня. «Ты Аманда, дочь Люсинды, не так ли?» – спрашивали они. И когда я отвечала, что да, это так, они менялись в лице и эмоционально заявляли: «Я люблю твою мать, она такая сильная, она так мне помогла!»

Часто мама провожала умирающих в последний путь. Иногда ей платили за организацию церемоний или помощь другим матерям в преодолении «синдрома одиночества» после того, как их дети выросли и покинули дом. Но большая часть ее трудов оставалась неоплаченной. Как и многие другие женщины, воспитатели, – она поддерживала других, но почему-то у нее не было способа поддержать саму себя финансово, с помощью своей работы, невзирая на то что она работала бесконечно. Несмотря на мое влечение к колдовству, даже страстное желание служить в качестве жрицы, как моя мама, я никогда не просила ее показать мне, как это делается. Я всегда стремилась к свободе, в то время как духовная жизнь моей матери была полна ответственности и обязательств. Мама практиковала магию, а ее жизнь оставалась тяжелой. Как такое могло быть?

* * *

Когда мне исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, мой порочный дед начал писать маме письма. Он скрывался где-то во Флориде, мучая свою новую дочь и заставляя ее охваченную раком мать обедать отдельно, в другой комнате, чтобы она не оскверняла его трапезу. Я никогда не встречалась с этим мужчиной. Все, что я знаю о нем, я узнала из рассказов. Я пришла в студию моей матери и обнаружила ее с побелевшим лицом, читавшую письма. Я задержалась в дверях и наблюдала, как она читала, словно съеживаясь от каждой прочтенной страницы. Эти письма об отцовской любви для нее были словно морковка на веревочке перед носом у осла. Он всегда ее любил, разве она не замечала? Если она не видит этого, она не может признать, что он никогда ее не оскорблял, это все было у нее в голове, и тогда, он писал, ей надо быть осторожной. Ради меня, ради моего брата. Нам может грозить опасность.

В то время мама работала в маленьком издательстве, специализировавшемся на книгах для туристов, и очень гордилась тем, что написала об Йосемити[25] и Статуе Свободы. Когда я появлялась дома после школы, в предвкушении обеда, состоявшего из индейки и передач с Опрой и Филом Донахью, я закрывалась на щеколду, и мне ни при каких обстоятельствах не позволялось открывать кому-либо дверь. Если кто-то стучал, я должна была спрятаться в шкафу. Если я замечала подозрительного незнакомца, следящего за мной на улице, мне нужно было убежать от него подальше. Никогда не садиться в чужую машину. Лучше умереть на улице, быть застреленной в спину, чем сесть в машину, говорила мне моя мать. Есть или нет у них ненормальный дед, – тем не менее многие девочки слышат эти предостережения. Сесть в чужую машину – участь хуже смерти.

Неважно, какие издевательства выпали на голову моей матери от дедушки, когда она была маленькой, она всегда этому сопротивлялась. Я знала это, поскольку, во-первых, мне сказала бабушка и, во-вторых, как и наиболее травмированные люди, мама беспрестанно об этом говорила, даже не осознавая этого. Из того, что я поняла, главной целью деда было, чтобы мать в итоге сдалась. Чтобы остальные уступили его праву делать все, что ему вздумается, со своей семьей, с ней, со всем миром – из этого он мог бы извлечь для себя пользу. Но мама никогда ему не уступала. Она всегда сопротивлялась, не обращая внимания на то, как он к ней приставал или какие наказания применял. Это в ней говорила ведьма. Повстанец. Уже постарше, она могла защитить своих братьев и сестер от злобы отца. Это тоже была ведьма. Но всякий раз, как она, еще маленькая, сопротивлялась, это дорого ей обходилось. Каждая рана, каждый ущерб, нанесенный ей, заталкивали ведьму внутри нее глубже и глубже, на задворки, в темный лес ее психики. В болото. В недосягаемость от земных травм. До тех пор, пока моя мать не выбралась на другую сторону и не нашла убежище в обыденности.