Посылка

Донкин поднял руку. Этого жеста ждали: за стеклянным окном герметической камеры вспыхнул свет. Рядом с камерой, вмонтированной в стену, засветился большой телеэкран; на нем должен был пойти уникальный телерепортаж о вскрытии ярко-желтого шара, прилетевшего из неизвестности. За спиной Донкина началось движение: члены Комиссии гурьбой потянулись к экрану, и, пожалуй, это и впрямь напоминало толпу первобытных охотников, вышедших за добычей. Вдобавок профессор Рене ван дер Киркхоф — Донкин узнал его по голосу — на ходу пробормотал про себя какие-то заунывные голландские слова, прозвучавшие точь-в-точь, как заклинание шамана перед началом охоты. Но теперь — все ненужные мысли прочь, теперь нужны спокойствие, сосредоточенность, уверенность. Надо будет только потом поинтересоваться у остальных: не было ли у них такого же ощущения досады, бессилия…

Человек в белом халате, сидящий у окна-иллюминатора, положил пальцы на ручки пульта управления и взглянул на Донкина.

— Начали, начали! — быстро сказал председатель международной научной Комиссии по-английски — рабочим языком Комиссии был принят английский, — и на телеэкране тотчас появилось крупное, больше натурального, изображение Посылки, лежащей на дне камеры.

Подчиняясь человеку за пультом, к ярко-желтому шару медленно двинулись две механические руки. Все ближе, ближе… Стоп! Железные руки, действуя с величайшей осторожностью, с двух сторон обхватили шар и медленно стали поднимать его вверх.

Человек за пультом надел темные защитные очки.

Ярко-желтый шар теперь был точно в центре камеры. В левом углу телеэкрана появились цифры: температура внутри камеры, температура поверхности шара… Поверхность шара была на десять с лишним градусов ниже температуры воздуха. Все присутствующие уже знали эту удивительную особенность: материал, из которого был изготовлен шар, имел постоянную, строго определенную, до тысячных долей градуса, температуру, которая никогда не менялась.

— Начали, начали, Миша! — нетерпеливо повторил Донкин.

Третья механическая рука подняла вверх плазменную горелку. Секундная пауза, и из сопла горелки вырвалась огненная струя. На цветном экране было хорошо видно, как меняется ее цвет — от красного к оранжевому, от желтого к белому. Цифры в углу экрана, отмечающие тысячные и сотые доли градуса температура внутри камеры — начали меняться, сначала неспешно, потом все быстрее и быстрее. Пламя горелки стало узким и похожим на короткий и острый клинок кинжала. Человек за пультом — спина его словно окаменела медленно придвигал механическую руку-манипулятор, словно бы и в самом деле сжимающую рукоятку этого разящего клинка, к ярко-желтому шару.

— Русский клинок против галактической брони! За кем победа? — Джон Саймон попытался разрядить напряжение, потому что густая, вязкая тишина, царившая в лаборатории уже несколько минут, в этот момент достигла совершенно уже немыслимого, невозможного предела.

— Предлагаю пари, — добавил американец, — первым не выдержит клинок. Ставлю два против одного.

— Джон, Джон, — укоризненно пробормотал голландец.

Острие пламени коснулось наконец поверхности шара. На некоторое время клинок застыл неподвижно, затем, как показалось, он немного вошел в глубь, но впечатление было обманчивым, потому что острие его просто-напросто рассыпалось тысячью мельчайших огненных брызг.

В правом углу телеэкрана появились другие цифры — ряд нулей.

— Глубина проникновения — ноль целых, ноль десятых, ноль сотых и ноль тысячных миллиметра, — вслух прочитал Донкин, хотя о значении этих цифр знали все.

Медленно, почти незаметно для глаза, плазменная горелка стала перемещаться. По намеченному плану огненное острие должно было описать круг точно по диаметру шара. Затем, если это не приведет ни к какому результату, пламя проверит каждый квадратный миллиметр поверхности… если есть только хоть один уязвимый миллиметр.

— Глубина проникновения — ноль целых, ноль десятых, ноль сотых, ноль тысячных, — снова вслух прочитал председатель экстренной международной научной Комиссии. — Увеличим температуру пламени.

Горелка отошла в сторону, и теперь заговорили все разом, как будто только этого момента и ждали. Лаборатория наполнилась нестройным гулом, обрывками фраз:

— …Если температура шара постоянна…

— …В любом материале есть уязвимые точки, линии, их надо только нащупать…

— …Думаю, даже максимальная температупа пламени…

— …Все-таки, ставлю два против одного…

— …Джон, вы бываете просто несносны, и это именно сейчас, сегодня…

Пламя горелки теперь стало ослепительно белым. Молодой человек за пультом оглянулся на академика Донкина.

— Тогда три против одного, — громко сказал американец. — Причем учтите: я не меньше кого-либо хочу узнать, что там у него внутри.

— Зачем же тогда спорить? — поинтересовался Морис Клеман, бельгиец.

— Черт побери! — огрызнулся американец. — Да просто для того, чтобы отвлечь вас от мысли, что мы так и не сумеем вскрыть этот, как по-русски говорят, шарик-орешек!

— Джон, вы хороший, надежный товарищ! — с чувством произнес Мишель Салоп.