Посылка

– Средство для прерывания беременности, – прямо сказал он. – Я впрыснул его в бутылку с водой, которая стояла рядом с кроватью твоей матери. Пожалуйста, не презирай меня. Разве я мог допустить, чтобы она родила еще одного ребенка, которого ждут такие же эмоциональные мучения, какие причинял тебе отец? Мужчина, который хочет наказать собственную дочь, потому что она боится?

– Ты больной, – ответила Эмма и потом догадалась: – Это был ты! Ты подменил таблетки Сильвии.

– Чтобы Филипп не мог причинить тебе еще больше боли, сделав ей ребенка.

Пальцы Эммы сжали телефонную трубку.

– Ты рассказал ей об Артуре, чтобы подорвать доверие ко мне. А позже обвинил во всем Филиппа, чтобы она что-нибудь с собой сделала.

– Я просто хотел, чтобы Сильвия оставила его в покое. Я правда не мог предвидеть, что она покончит с собой.

– И все равно ее смерть на твоей совести. Ты душевно больной, ты это понимаешь?

– Да, – признал Конрад. – Но все равно я никогда не был эгоистом. Я всегда заботился только о том, чтобы тебе было хорошо. Даже если это означало, что ты будешь вместе с Филиппом. С этим недостойным тебя никчемным мужланом.

Казалось, Конрад вот-вот плюнет в стекло между ними.

– Этот говнюк бросил тебя одну в беде. Мне пришлось тогда пробраться в дом. Я присматривал за тобой. Даже убрал посылку со стола и спрятал ее на несколько часов в садовом сарае, чтобы Филипп понял, насколько ты потеряна. Что он не может оставлять тебя одну на выходные! Не в таком состоянии! Но этот мерзавец все равно уехал. Хладнокровно, без угрызений совести.

– Где ты прятался? – спросила Эмма.

«Как часто ты тайком следил за мной все эти годы?»

Эмма знала: это еще одна жуткая мысль, как и та, что Конрад вплел ее волосы в свой Энсо-ковер. Если очень повезет, то воспоминание поблекнет, но никогда не перестанет наводить на нее ужас.

– В сарае. В подвале. Во время вашего разговора я стоял в кухонной кладовке, меня отделяла от вас тоненькая дверца, – сказал Конрад.

– Как тогда, в Le Zen, – фыркнула Эмма.

Глаза Конрада увлажнились.

– О, малышка, сейчас ты, конечно, презираешь меня. – Его нижняя губа дрожала. Изо рта потекла струйка слюны, но он даже не пытался вытереть ее. – Я хотел, чтобы он прекратил причинять тебе боль. Волосы я посылал ему только для того, чтобы он знал, какими последствиями чреваты его измены. А этот подонок использовал их, чтобы еще больше мучить тебя. Я так сожалею.

– О чем ты сожалеешь? – Эмма твердо решила, что будет злиться на него. На пути сюда она мысленно представляла себе, как пойдет разговор и как закончится. Эмма видела, как Конрад вскакивает и бьет трубкой по разделяющему их стеклу, снова и снова, упорно, со всей силы, пока оно не разобьется, а сама она набрасывается на Конрада и перерезает ему горло осколком стекла.

Но сейчас, когда Конрад сидел перед ней, как маленький мальчик, у которого забрали любимую игрушку, Эмма не испытывала ничего, кроме бездонной сострадающей пустоты.

– Неужели ты не сожалеешь, что убил всех этих женщин? – спросила она и увидела, как по щеке у него скатилась слеза. – Или что преследовал меня всю жизнь?

Плача, он помотал головой.

– И ты не сожалеешь, что усыпил меня, изнасиловал и вытащил из отеля? Превратил меня в параноидальное существо, которое бросается с ножом на невинных людей?

– Нет, – всхлипнул он. – Я лишь сожалею, что не признался тебе в любви намного раньше. Возможно, тогда у нас был бы шанс.

Эмма закрыла глаза, вытерла веки тыльной стороной ладони и повесила трубку.

«Конечно, – подумала она. – Он болен. – Кто лучше меня может это понять?»

Она открыла глаза и в последний раз взглянула на Конрада.

И хотя Эмма никогда этому не училась, хотя ни разу в жизни даже не пробовала, она сумела прочитать по губам Конрада, что он говорил ей за стек лом:

– Из любви, Эмма. Я сделал все это только из любви.

Фитцеку десять лет

«Самые страшные преступления совершаются из любви».

Виктор Ларенц

В десять лет я ходил в пятый класс открытой школы и был настолько популярен, насколько это возможно, когда донашиваешь одежду брата, который старше тебя на семь лет, а твоя прическа (мамина ручная работа) соответствует моде десятилетней давности.

Представьте себе широконосого ворчуна, подстриженного «под горшок», в «ледерхозе»[12], с алюминиевым кейсом, который любит проводить свободное время в школьной библиотеке. Да, именно так: я был классическим книжным червем, которого никто не хотел брать в свою команду во время игры в лапту, разве что в качестве пушечного мяса.

Вот. А потом появился Эндер.

Дважды второгодник, немец турецкого происхождения, самый главный школьный хулиган. Когда он вошел в класс, я подумал, что это чей-то отец хочет забрать пораньше своего ребенка. Но потом «самого крутого из крутых» посадили со мной за парту.