Джонас Раудон жил напротив Анны Браун уже пять лет; он привык считать, что хорошо ее знает. Он тоже был не местным – урожденный йоркширец, оторвавшийся от корней и переселившийся к югу, чтобы следовать карьере своей мечты. Впервые он встретил Анну, когда пытался справиться с древним домофоном в своей квартире. После часа возни он в полном отчаянии вышел в коридор и врезался в Анну, которая шагала к своей двери. К тому моменту она жила в доме уже восьмой месяц, что предполагало квалификацию, достаточную для решения его проблемы. А в качестве благодарности он пригласил ее на чай и йоркширское печенье от «Бетти», которое мама передала ему из Илкли. Джонас не знал, что расположило Анну к нему, чай, вкусное печенье или разговор, но дружба, зародившаяся в тот день, быстро окрепла.
Что больше всего нравилось Джонасу в соседке – помимо ее огромных голубых глаз и улыбки, от одного вида которой становилось легче на душе, – так это ее способность искренне восхищаться любыми аспектами его жизни, хоть он и подозревал, что на самом деле ей не слишком интересно. Будучи оператором телевидения, он часто оказывался под градом вопросов на вечеринках, но стоило всем узнать, что он почти не знаком со знаменитостями, как все любопытство исчезало. С Анной было не так. Он мог часами рассказывать ей о технических требованиях своей работы, и она ни разу не отводила взгляд. Она всегда была готова ехать с ним на поиски натуры для съемок, вне зависимости от того, насколько далекой или грязной могла быть эта натура. Джонасу это нравилось.
А недавно он заметил, что Анна с радостью обсуждает его жизнь, но не свою. Он редко встречал подобных людей, особенно в этом городе, где то, чем ты занимаешься, то, чем являешься и что думаешь, было валютой, способной двигать человека вперед.
Джонас, конечно, расспрашивал Анну о ее жизни – было бы грубо не интересоваться ею, – но суть работы на ресепшене национальной газеты, похоже, почти не менялась с течением времени, что значительно ограничивало его любопытство. О своей жизни в Корнуолле она почти не рассказывала, предпочитая обсуждать потрясающие ландшафты родного графства, а эти темы Джонас, любитель серфинга по выходным, с радостью поддерживал.
Несколько раз он задумывался над тем, не пригласить ли Анну на настоящее свидание, но до последнего времени его всегда что-то останавливало. Он не мог сказать почему: оба были молоды, привлекательны и одиноки, и у них уже нашлось очень много общего. Вначале он решил, что его потребность в хорошем друге выше потребности в отношениях.
Но за последние несколько месяцев его чувства начали меняться. Она крепко обняла его на прощание, когда он улетал в Испанию, и Джонаса очаровал запах ее волос. Снимая колонию синих каменных дроздов в душной жаре пустыни Табернас, он скучал по ней –
Он должен был что-то сделать…
– Поверь мне на слово, Анна, пять часов, проведенных на том мокром поле, заставили меня мечтать о работе в офисе…
Анна улыбалась, а Джонас перечислял трудности своего последнего задания, фильма для «Каунтилайф» о новом проекте биоразнообразия в глубинке Кента.
Вместо предсказанного весеннего солнышка съемочную команду встретил проливной ливень, превративший пышное пастбище в непролазное болото.
– Ты с ума сойдешь за рабочим столом.
– Я там, на поле, чуть с ума не сошел. Режиссер, кажется, меня испугался.
– Могу себе представить. Все волшебство шоу-бизнеса в одном флаконе твоей работы.
– Ага. Гламур
– О, Джонас, поздравляю! Ты ведь этому рад?
– Рад. Это значит, что я должен вложиться в покупку новых резиновых сапог, судя по последнему заданию, зато как минимум в ближайшие четыре месяца в доходах я буду уверен. И есть шанс, что, если режиссеру понравится результат, мне могут дать и другие задачи. Так что я купил нам торт, чтобы отпраздновать… – Он помедлил, как делал обычно, когда говорил нечто, способное показаться двусмысленным. Анне нравились его слегка неуклюжие манеры и врожденная вежливость. – Ну, то есть, ты же не против отпраздновать это со мной?
– Вовсе нет. А уж против торта я никогда не возражаю, ты это знаешь.
Джонас просиял: