Посылка для генерала

Мезенцев раскрыл папку, перевернул несколько сшитых страниц и вытащил из конверта удостоверение личности, продовольственный и вещевой аттестаты, командировочное удостоверение. Документы были сильно обгоревшими. Настоящие, со всеми положенными пометками, заполненные как надо, без нарушений. Буров был убежден, что аттестаты настоящие, и если их сличить с документами тылового хозяйства части, в которой их выдавали, то разногласий не будет. Хорошо видно, что выдавались документы капитану Осокину Павлу Михайловичу. Совпадал номер войсковой части, подписи ответственных командиров и оттиски печатей. Никакого сомнения, за исключением одного документа – удостоверения личности офицера РККА. Удостоверение обгорело только с одной стороны – там, где была наклеена фотография.

Старший лейтенант Митьков смотрел на площадь перед зданием, где не так давно размещался штаб армии. Здесь развернулись странные события, можно сказать, загадочные. В голове молодого оперативника никак не складывалась логическая цепь событий. А отсюда можно было и протянуть ниточку к неопознанному трупу с документами майора Аганесяна, и начать поиски самого майора или его тела.

Майор Аганесян должен был уехать на грузовой машине в штаб корпуса с картами. Его окликнул капитан Осокин. Есть свидетели, это хорошо видели связистки. Аганесян сказал, что приедет с Осокиным, и исчез. На какой они машине поехали? В штабе армии сказали, что пропавшие машины у них не числятся. Поврежденные в результате боевых действий и списанные есть, а просто пропавших нет. Что это значит? Это значит только то, что Аганесян и Осокин уехали на какой-то другой машине, похищенной в другом месте, которую рискнули «засветить» на короткое время здесь.

– Товарищ старший лейтенант! Эх, чтоб тебя! – послышалось за спиной.

Митьков обернулся и увидел фотографа армейской многотиражки старшину Харитонова, который пытался собрать разлетевшиеся по земле листы бумаги. Буркнув про косоруких неумех, Митьков бросился помогать старшине. Тот начал оправдываться, что плохо видит, а очки где-то затерялись.

– Перестаньте, старшина, – улыбнулся Митьков. – Со всеми бывает!

– А я же, товарищ старший лейтенант, к вам бежал! – сообщил фотограф. – Я тут один момент важный вспомнил. Ну, может, и не важный. Вот вы все расспрашивали про тот день, про фотографии. А ведь тогда майор Аганесян один уехал. Капитан Осокин здесь остался.

– Разве они не вместе уехали, не на одной машине? – опешил Митьков.

– Нет! Я же вам говорю, – начал убеждать его старшина, – Аганесян вышел из грузовика, и тот уехал. Они вернулись в штаб, поговорили о чем-то. А потом вышли. Аганесян сел в черную «эмку» и уехал, а Осокин куда-то ушел. Про номер машины не спрашивайте, я его не запомнил. Незачем было. Я как раз фотографии медсестрам передавал, когда майор Аганесян уехал.

Косович перепрыгнул очередную лужу и пошел по мокрой траве, с сожалением думая о своих сапогах. От влаги кожа задубеет, складки на сгибах зафиксируются, станут глубже. Будут тереть ноги. А оперативников, как волков, ноги кормят. Чем бы их таким после сушки пропитать?

Обойдя лесополосу, Косович перешел дорогу и облазил всю противоположную сторону. Никаких следов. Несколько крыш виднелось за деревьями. Деревенька? Надо зайти переговорить с местными. Может, видели чего? Всего ведь и времени-то прошло – двое суток.

Он остановился возле старушки, развешивающей на заборе половики.

– Бабуля, здравствуйте, – Косович снял фуражку и вытер потный лоб.

– Будь здоров, сынок, – прошамкала бабка беззубым ртом. – Никак запалился? Водички студеной хочешь?

– Ой, хочу бабуля, и впрямь запалился, – подыграл Олег, осматриваясь по сторонам.

Штук восемь домов. Почти все жилые. Не тронула война эту деревушку. Хорошо. Повезло людям. А собак нет. Не пережили собаки фашистское нашествие. Всех перестреляли, сволочи. Наши дворняги бились с врагом не хуже солдат. Сколько ног прокушенных, сколько порванных штанов немецких. Так все и полегли под фашистскими пулями. И на улице никого. Детей, значит, нет или не пускают гулять без взрослых. Тоже понятно, тут и окруженцы могут появиться, и мины наверняка кое-где остались.

– Вот сынок, пей на здоровье! – старушка с мятой жестяной кружкой в руках прошаркала к калитке старыми обрезанными валенками.

Косович повесил фуражку на забор и начал пить маленькими глотками. Он наслаждался прохладным ветерком, который обдувал его через ворот расстегнутой гимнастерки.

– Бабуля, а у вас тут третьего дня не слышно было выстрелов? Не пугал вас никто стрельбой?

– Так я, сынок, глухая. Вот что ты говоришь, больше по губам понимаю, а слышать – только шум слышу. Стреляли, говоришь? Может, и стреляли. Разве что где-то рядом. Ты, сынок, дойди до крайнего дома, там Тихон живет. Он глазастый, у него два Георгия за германскую.