Посыльный «серой стаи»

Силеверстова Афанасия Михайловича прозвали Пчелкой еще в далекой молодости, когда он в первый раз попал на нары за мелкое воровство – в голодные годы украл из заводской столовой буханку хлеба, за что был приговорен к трем годам и отправлен в «СЛОН» – соловецкий лагерь особого назначения – для перевоспитания.

В лагере его действительно «перевоспитали» – через год за примерное поведение он вышел высококвалифицированным вором-карманником. А примерное поведение Афанасия заключалось в том, что в самых тяжелых и суровых условиях содержания в Соловецком монастыре он ухитрился разводить соорудить пчел и баловать свежим медком лагерное начальство.

Начальник лагеря не хотел отпускать парнишку на свободу, а даже наоборот – прибавить ему дополнительно годков пять. Но Пчелка сумел-таки втолковать тугодумному энкавэдэшнику, что на свободе он лично ему, начальнику лагеря и начальнику его оперативной части принесет больше пользы – каждые полгода будет высылать по бочонку меду, что намного больше, чем получали с лагерной пасеки. (Получал начальник лагеря в действительности немного, так как большая часть уходила для укрепления здоровья ворам в законе и прочим воровским авторитетам, считавшимися социально близкими к руководству страны, чем осужденные по известной пятьдесят восьмой статье).

Таким образом, Пчелка оказался на свободе, но, к чести сказать, слово свое он сдержал и свежий мед всегда был на столе начальника лагеря, пока вскоре он сам не стал политическим заключенным.

– Не, надоело. Я теперь самый что ни на есть законопослушный гражданин. Веду честную жизнь – бутылки собираю. Штучка – полтыщи. На площади у трех вокзалов, а иногда, если конкуренты проспят, то и в электричках. Место рыбное. Все знают, что я там промышляю. Ни одна паскуда конкурентная на мою территорию не сунется. Меня там уважают.

– И как у тебя с деньгами? – спросил Костыль, разливая вино по стаканам, которые его напарник тщательно, с мылом, отдраил в ванной.

– Так себе. В принципе, если поднапрячься, за день можно до сотни штук насшибать, но расходы уж очень большие. Сам знаешь, почем горючее для моего «ржавого мотора».

Пчелка опрокинул стакан, налил себе еще, а бутылку спрятал в шкаф, пояснив:

– Соседке остатки. Пусть порадуется. Кто же о ней, старой, еще позаботится.

– Да уж, какой ты внимательный – радость – на склоне лет, – Костыль вытащил из кармана две хрустящие сотенные купюры. – Новенькие, только из банка.

– А мне-то что?

– Викентьича знаешь?

– Это который по машинам? Знаю. Его хотели вместо вас, сорванцов, к суду за кражу привлечь, но кто-то подсобил и отмазали. Гуманисты, как сейчас в газетах пишут.

– А Григория, Дениса, которые у него подмастерьям работали? Ну, что пожар в его мастерской учинили?

– Знаю. Денис совсем малой, лет семнадцать. Вежливый, здоровается. Уважает меня. А Григорий – это ваш человек. У нас бают, что это его рук дело.

– Пусть, что хотят твои кореша говорят. Мне этого малого, Дениса, найти надо. Он смылся куда-то. И срочно нужен. Получишь еще пять бумажек.

Костыль знал, к кому обратиться. Пчелка с его общительным характером и авторитетом ловкого вора знал все о столице и ее окрестностях: о жизни местных наркоманов, грабителей, убийц. А с Григорием и Денисом жил по соседству, так что ему и карты в руки.

Пчелка посмотрел купюру в сто тысяч на просвет.

– Ты еще на зуб попробуй.

– Ладно. И не из-за денег, а токма лишь из душевного к тебе отношения, Костылечек. Мы ж друг друга уважаем, правда, брат мой?

– Узнаю, что динамишь… – сразу же решил предупредить старика Костыль.

– Ладно, ладно, не маленький…

К порученному делу Пчелка отнесся со всей ответственностью. Пришлось побегать, попотеть. Зато, когда вновь объявился Костыль, Пчелка небрежно протянул ему мятый тетрадный листок, исписанный корявым почерком.

– Вот тебе адреса, где его можно найти. Гони бабки…

… – Работать надо, а не теории строить! – хлопнул ладонью по столу начальник УВД. – Чтоб мальчишка был найден. В самое ближайшее время.

Генерал был взвинчен, так что досталось и начальнику уголовного розыска, и Квасову Кириллу Климовичу (или в простонародье среди работников уголовного розыска – Трика – три буквы «К») как старшему группы по раскрытию недавних четырех убийств.

Упреки были определенно незаслуженными. Да, под руку генералу лучше было бы не попадаться, но начальственные громы и молнии отскакивали от Квасова, как дробь от танковой брони. Он делал свое дело, а что об этом думают наверху или внизу, или вообще где бы то ни было – его совершенно не волновало.