Потаенное судно

Кабинет капитана третьего ранга Богорая поблескивал выкрашенными считай до потолка стенами. Фисташковая окраска успокаивала глаз, делала все вокруг светлым и приветливым. Ремонт в этом помещении произвели, конечно, не катерники, а прежние хозяева, видимо, рассчитывающие задержаться здесь надолго. У стола — два полумягких кресла. Стулья, обитые зеленой тахтовой тканью, редко расставлены вдоль стены. Каро Азатьян понуро стоял перед столом. Богорай похаживал по кабинету, проходя мимо стола и мимо Каро. Сдерживая гнев, пытался вытянуть из Азатьяна объяснение его вчерашнего поступка. Каро отмалчивался. Лишь по временам, возбуждаясь, поскрипывая зубами, мотал головой, потерянно махал руками, восклицая одно и то же:

— Вай, командир, вели расстрелять Каро. Не спрашивай, не мучай человека! — Хватался обеими руками за голову, рычал от боли. Ему, конечно, необходимо было прежде всего опохмелиться.

Понимая, что криком ничего не достичь, Богорай открыл огромный несгораемый шкаф, стоявший в углу, вынул оттуда толстого стекла графин, поставил на стол стакан, налил в него спирту, показал глазами Азатьяну:

— Разбавить или так примешь?

Не дослушав вопроса, Каро подхватил стакан, выплеснул спирт в рот, прижал к губам рукав фланелевки, пахнувший бензином.

— Продохни, голова!

— Хорошо, командир. Я тебе все расскажу. Разреши сидеть?

Богорай кивнул на стул. Азатьян присел, но тут же вскочил.

— Каро — бандит, да? Каро — преступник, да? Суди Каро, стреляй, посылай штрафной рота! Каро не боится. Каро больше не может!..

— Расскажи толком, где так набрался вчера, куда бегал?

— Не могу спокойно. Потерял нервы. Война, думаешь? Нет! Война не боюсь… Скажи, плохо Каро воевал?

— Отлично воевал до вчерашнего.

— Хорошо говоришь, командир. Каро воевал отлично. Война не боялся, фашист не боялся, смерть не боялся! Чего боялся Каро?.. Отец умер, Каро не видел, не хоронил. Этого боялся Каро… Жена родил ребенок — Каро не видел, не крестил, да? Боялся… Ребенок умер, нету ребенок — Каро не видел, не хоронил свой ребенок. Вай-вай, как страшно Каро!..

У Богорая стеснило дыхание. Он отвернулся к окну, расстегнул китель, полез под него ладонью, стал потирать грудь. Распахнув пошире окно, жадно ловил ртом еще прохладный утренний воздух. Каро все говорил, но Богорай его уже не слышал. Он видел деревушку, прилепившуюся над высоким обрывом у реки, различал тропку, круто падающую вниз, к воде, длинную деревянную кладочку, с которой бабы воду черпают ведрами, не снимая их с коромысел. Кладочка пуста, обрыв безлюден. Куда все подевались? Столько пацанвы в деревне — и вдруг никого!.. «Как там сынишка, что с ним?!» — чуть ли не вслух спросил Богорай.

— Думаешь, война, командир? Нет!..

— Она самая и есть, — откликнулся тихо Богорай, словно отвечал не Азатьяну, а своим собственным мыслям. Он круто повернулся, сел на стул. — Ребенка вчера поминал?

— Да, командир. Встретил друга, в комендатуре служит. Поговорили, выпили. Опять поговорили, опять выпили…

— Зачем расстреливал фелюги?

— Сам удивляюсь!..

— Знаешь, что грозит? Международный скандал. Скажут, по своим братьям палили. Русские топили поляков. Раздор в славянском семействе, представляешь?

— Вай, как нехорошо! Что же мне теперь делать?

Азатьян протянул руки вперед.

— Свяжи меня, командир, арестуй, отдай польский трибунал. Каро сам ответит. Пускай секут голова, Каро заслужил такой позор!

Богорай рывком поднялся с места, ударил ладонью по столу.

— Хватит! Счастье твое, что фелюги были без народу. Ступай в команду, доложи Балябе, чтобы тебя на «губу» на десять суток. Ступай!

18

Мемель показался Антону узелком, к которому все нити сходятся: несколько дней назад он встретил здесь старых друзей, Бестужева и Алышева, сегодня же, вернувшись из Данцига, точнее, из порта Нейфарвассер, увидел Додонова. Изменился бывший командир БЧ-3 эскадренного миноносца «С», неузнаваемо изменился. Далеким стал, каким-то чужим, непонятным. Что же, у него своя, иная жизнь, совсем не похожая на обыденную. Додонов — артист. Служит в ансамбле песни и пляски Краснознаменного Балтийского флота. Достиг человек, чего хотел, помогай ему аллах! Вроде бы тоньше стал, стройней, помолодел. Все на нем новенькое, с иголочки.

Додонова Антон признал еще в общем строе хора. Затем объявили песню «Соловьи», назвали солиста — и всякие сомнения отпали.