Потаенные места

Когда Клемми успокоилась, она сказала себе, что жизнь в доме Таннеров не входит в планы Илая. Этого просто не могло быть. Он презирал своего отца больше, чем кто-либо, и, конечно, не сдержался бы, когда тот поднял бы руку на Клемми, а это произошло бы непременно, поскольку всякий, кто находился под одной крышей с ним, не мог долго избегать насилия с его стороны. Это могло закончиться убийством. Могло закончиться тем, что Илая повесили бы в тюрьме Шептон-Маллет, иначе известной как Корнхилл, где не раз и раньше заканчивали свой жизненный путь другие Таннеры, виновные в чьей-либо смерти. Нет, это не входило в его планы. Клемми представляла себе их жизнь без крыши над головой, подобную той, которую он вел до встречи с ней, ночуя под живыми изгородями и в дуплах деревьев. Тогда они вконец одичают, – впрочем, уже и сейчас они наполовину дикие. Но такое существование не подойдет для ребенка. Во всяком случае, зимой. Никогда прежде она не видела и не понимала так ясно, что ферма Уиверн была местом безопасности и изобилия. Здесь всегда было тепло и сытно, особенно в зимние месяцы. Даже после того, как Уолтера не стало и часть души ее отца умерла вместе с ним. Мысль о том, чтобы уйти, была сродни сумасшедшей идее отрезать себе какую-то жизненно важную часть тела, а потом жить без нее. Когда Клемми вернулась на ферму в конце дня с ободранными ногами и саднящим от плача горлом, она наконец почувствовала страх.

Все уже легли спать, кроме Мэри. Она сидела у плиты на табуретке и чинила одну из рубашек отца. В воздухе приятно пахло сушеными цветками ромашки, которые она любила заваривать вместо чая. Когда Клемми вошла, сестра подняла глаза, но продолжила работать.

– У них была адская ссора, – доложила она, когда Клемми села напротив нее. – Джози, которая все слышала, обливалась слезами. Она такая чувствительная и нежная, чисто котенок. Даже впечатлительнее, чем ты, я думаю. – «А отец позволит мне остаться? И как насчет ребенка?» – беззвучно спросила Клемми. Мэри вздохнула: – Не знаю, Клем. Он побагровел, точно клюква. Я никогда такого не видела. Думала, его хватит удар. Мама сказала, что выгнать тебя – это все равно что убить вместе с ребенком, и этот грех останется на его совести. Это отца немного утихомирило. – Она уколола иглой палец, чертыхнулась и слизнула языком выступившую бусинку крови. – Вот и все, – сказала она, отложив рубаху в сторону. – Это пятый укол за полчаса. Пора спать. Пошли, бездельница. – Она встала, расправила плечи и подняла лампу. Над их головами раздавались скрипучие приглушенные ритмичные звуки, почти напоминающие слова. Мэри некоторое время прислушивалась, а затем грубо ухмыльнулась и бросила быстрый взгляд на сестру. – Она усердно трудится ради тебя, Клем, – сказала девушка, и Клемми кивнула, показывая, что знает.

Они поднялись по каменной лестнице так тихо, как только могли, и Клемми скрестила пальцы[79].

* * *

Уильям уже был на кухне, когда Клемми спустилась туда рано утром. Она осторожно двинулась к нему. Он выглядел уставшим, но в его лице появилось что-то более мягкое, и лишь какая-то тихая печаль затаилась в его глазах, взгляд которых стал добрым и полным сожаления, а не пустым и отрешенным, как в последние годы. Тем не менее Клемми не совсем доверяла ему, а потому, когда он подошел к ней и поднял руки, она вздрогнула. Уильям заметил, и это явно причинило ему боль. Было видно, что он винит самого себя. Он обнял дочь за плечи и сжал их, глядя на нее сверху вниз. Она ощутила тепло и тяжесть его рук через тонкую ткань своей блузки, вдыхала знакомый запах – пота, свежего белья и коров. Она чувствовала, что они стали почти чужими друг другу и что это не вязалось с остатками любви, накрепко засевшими в их душах. Затем Уильям потрепал ее по щеке – грубые, заскорузлые пальцы, кожа с въевшейся грязью.

– Что ж, оставайся здесь, девочка, – произнес он. – Но я не желаю видеть негодяя, который сделал это с тобой и не взял тебя в жены. Запомни мои слова. Если он снова начнет подбираться к тебе, я выпущу ему кишки, можешь не сомневаться.

Затем отец повернулся и вышел, не проронив больше ни слова, но Клемми еще какое-то время смотрела на дверь, которую он закрыл за собой; от ее мгновенной радости не осталось и следа.