— Иди, голубок, иди! А то старшина застигнет, обоим беда будет… И тебя побьют!.. Да скажи Дарье-то, што завтра, мол, дедушка на свободу выйдет. А денег старшина только десять целковых посулил! Кабы весь срок протянул, двадцать бы получил. Да вот не довелось! И еще скажи Дарье, штоб не сокрушалась! Дедушка, мол, вернется домой, все поможет устроить… Как-нибудь сладимся с пашней…
— Скажу, дедушка!
Поднимаясь с соломы, чтоб проводить внука, Потапыч простуженно закашлял и тихо простонал…
IV
Лицо Потапыча строгое, с открытыми неподвижными глазами, углы рта опустились, и нос побелел и заострился по-птичьи. Старик как-то необычно лежит на соломе, запрокинув назад голову и широко расставив вытянутые ноги в валенках. Рот его полуоткрыт, но зубы крепко стиснуты, и на запекшихся губах белые сгустки ссохшейся слюны.
Сторож Федор осторожно тормошит его.
— Вста-а-вай, старик… Эй, вставай!
Потапыч не двигается. Федор чиркает спичкой. При свете огня он видит перед собой мертвые остекленевшие зрачки и пену на похолодевших губах.
— Никак умер старик-от! — в ужасе бормочет он и пятится к двери.
Подталкиваемый неудержимой внутренней силой, он бежит в волостное правление.
Дверь в арестантскую открыта. Ветер стучит ею и скрипит ржавыми петлями. И Федору от страха начинает казаться, что это позади стучит и стонет мертвец.