Потемкин

Слова де Линя подтверждают рассказы ветеранов турецких войн, записанные Глинкой. «С нашими русскими полками как будто нагрянула под Очаков и зима русская: лиман замерз; а в день великого угодника Божьего Николая сказан был штурм. Мороз был трескучий, но сердца кипели отвагою. Вдруг раздалось в рядах наших: „Князь Григорий Александрович молится на батарее и плачет: ему жаль нас, солдатушек“. Загремело: „Ура! с нами!“ Мы полетели на валы, на стены — и крепости как будто не было. А летом, когда еще турки храбрились, наш батюшка князь Григорий Александрович как будто для прогулки разъезжал под их батареями. Ядра сыпались, а он себе и не поморщится. Однажды подле него, рука об руку, убило ядром наповал генерала Синельникова, а на отца нашего не пала и порошинка. Видно, Бог за то и берег, что он себя нигде не берег, а об нас всегда жалел»[114].

Важно отметить, что природная мягкость сердца, проявлявшаяся в человечном отношении Потемкина к солдатам, пленным туркам, местному населению, страдавшему от войны, еще больше укрепилась в нем от чтения духовных книг. То же касалось и денег. Несметно богатый, князь вечно сидел без гроша, направляя средства на срочные государственные нужды. Известен его отзыв: «Деньги — сор, а люди — все». И другой, более грубый, направленный в Сенат по поводу невыплаты сумм на строительство херсонских верфей: «Дать, дать! Вашу м…!»

Мемуаристы в той или иной форме повторяют слова молодого Потемкина: «Начну военной службой; а не так, то стану командовать попами». Судьбе не угодно было сделать Григория Александровича архиереем, но огромный интерес ко всему, связанному с Церковью, остался у него навсегда. «Поэзия, философия, богословие и языки латинский и греческий были его любимыми предметами… — писал адъютант князя Энгельгардт. — Он держал у себя ученых, раввинов, раскольников… Любимое его было упражнение… стравливать их, а между тем сам изощрять себя в познаниях»[115]. Это мнение подтверждал и французский посол граф Л. Сегюр: «Бывало, непременно привлечешь его внимание, если заговоришь с ним о распрях греческой церкви с римскою, о соборах Никейском, Халкедонском или Флорентийском»[116].

Такой живой интерес к церковной жизни — нехарактерная черта для человека эпохи Просвещения. Тогда в моде были подчеркнутый рационализм или холодноватая, отстраненная религиозность, клонящаяся к масонскому мистицизму. Однако Потемкин был оригинален во всем. Получив блестящее образование, он сознательно не расстался с верой своего детства и укрепил ее серьезным богословским чтением.

Итак, Гриц намеревался ехать в полк, хотел — в монастырь, а попал — в университет. Что было вполне в характере нашего героя.

Alma mater

26 апреля 1755 года в Москве в здании главной аптеки у Воскресенских ворот, на том месте, где теперь помещается Исторический музей, был торжественно открыт университет, а при нем учреждена гимназия с двумя отделениями — для дворян и для разночинцев. Это событие круто изменило судьбу Потемкина. Григорий Матвеевич Кисловский немедля «порадел» сыну и племяннику и записал юношей во французский класс дворянского отделения.

Этот поступок был весьма экстравагантен. Он выдавал в президенте Камер-коллегии человека широко мыслящего, или, как тогда говорили, «друга просвещения». Университет не успел еще завоевать высокой репутации и воспринимался дворянским обществом с недоумением, если не сказать с опаской. Для благородного сословия существовал Сухопутный шляхетский корпус, дети священников, купцов и мещан могли поступить в духовные семинарии[117]. Университетское же образование не прикладывалось ни к какой конкретной сфере деятельности, а потому выглядело почти бесполезным.

Невысокий престиж нового учебного заведения стал причиной того, что в гимназии собрались главным образом дети небогатых дворян. Правда, впоследствии именно они составили славу «века сего». Вместе с Потемкиным обучались будущие знаменитости: драматург Д. И. Фонвизин, просветитель Н. И. Новиков, архитекторы В. И. Баженов и И. Е. Старов, писатель и журналист И. Ф. Богданович, поэты В. П. Петров и Е. И. Костров, дипломат Я. И. Булгаков. Со многими из них Григорий Александрович сохранил теплые отношения, а с Петровым и Булгаковым его связывала многолетняя дружба.