Потемкин

В течение 1770–1773 годов Румянцев несколько раз посылал своего протеже ко двору с важными поручениями. Однажды, во время приезда 1773 года, Потемкину пришлось в Совете отстаивать мнение, противоположное мнению императрицы[306]. Екатерина прислушалась к его словам и позволила себя убедить. Во время этого приезда Григорий Александрович близко общался с императрицей и даже выполнял при случае функции ее секретаря. Сохранился черновой рескрипт на имя генерал-майора Василия Алексеевича Кара, написанный рукой Потемкина[307], по всей вероятности, под диктовку Екатерины.

Судя по «Всеобщей придворной грамматике» Д. И. Фонвизина, Потемкин принадлежал в то время к лицам «полугласным» и стремился пробиться в «гласные». «Какие люди обыкновенно составляют двор? — спрашивает Фонвизин и сам себе отвечает: — Гласные и безгласные. …Сколько у двора бывает гласных? Обыкновенно мало: три, четыре, редко пять. Но между гласными и безгласными нет ли еще какого рода? Есть: полугласные, или полубояре. …Полубоярин есть тот, который уже вышел из безгласных, но не попал еще в гласные, или, иначе сказать, тот, который перед гласными хотя еще безгласный, но перед безгласными уже гласный»[308]. В тот момент при дворе по-настоящему «гласными» были: Г. Г. Орлов, А. Г. Орлов, Н. И. Панин и П. А. Румянцев. По отношению к ним Потемкин находился в положении «полубоярина» и был до поры до времени не опасен.

Принято считать, что Екатерина вызвала Потемкина с фронта письмом от 4 декабря 1773 года[309]. Она писала: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазением на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству… Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по-пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина. Декабря 4 числа 1773 г.»[310].

Как видим, в тексте письма нет даже намека на приглашение приехать в Петербург, а последние строчки послания императрицы настолько туманны, что надо было обладать сверхъестественной проницательностью, чтобы увидеть в них вызов. Другое дело, если письмо было единственным, посланным Екатериной на фронт к Потемкину.

Несмотря на приподнятый тон, чувствуется неловкость пишущей, боязнь, что ее слова будут истолкованы неверно. Если бы императрица писала не впервые, у нее не было бы необходимости объяснять корреспонденту причину, побудившую ее обратиться к нему. Благосклонно принимая письма Потемкина, Екатерина, видимо, сама взялась за перо только в случае крайней необходимости и вызвала Григория Александровича скорее фактом письма, чем его содержанием.

Наивно предполагать, что такое важное и тайное дело, как срочный вызов нового фаворита, Екатерина доверила бы бумаге. Ни к чему не ведущие рассуждения о штурме Силистрии — вот все, на что могла решиться осторожная императрица. Эта игра была рассчитана на очень понятливых людей. Если бы Потемкин не понял, чего от него ждут, или не решился понять, он безнадежно упустил бы свой «случай». Но Григорий Александрович понял и в первых числах февраля приехал в Петербург[311].

Однако как ни спешил наш герой в столицу, по дороге он сделал крюк и завернул в Москву. Причина для этого была серьезной — он намеревался добиться поддержки Паниных. В последнее время партия Румянцева фактически блокировалась с ними по важнейшему вопросу о мире. Это вселяло надежду на то, что общий язык будет найден.

В старой столице «на покое» жил генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, человек едва ли не столь же влиятельный, как и его брат — Никита Иванович. 5 октября 1770 года Екатерина II пожаловала генерал-аншефа орденом Георгия 1-й степени за взятие Бендер. Падение одной из лучших турецких крепостей стоило столь почетной награды. Однако сам герой не был доволен ею. Третий год войны с Турцией оказался щедр на победы для русской армии. 24 июня 1770 года эскадра под командованием А. Г. Орлова разбила турецкий флот в Чесменской бухте, а 16 сентября пали Бендеры. Алексей Григорьевич стал первым в России георгиевским кавалером, Петр Иванович обрел кавалерию Большого Креста[312]. Тот факт, что Орлов получил перед Паниным «старшинство», будучи пожалован первым, оскорбил генерал-аншефа, который считал свою победу более важной для русского оружия. Есть сведения, что Панины мечтали о фельдмаршальском жезле для Петра Ивановича, чтобы сразу поставить его на недосягаемую высоту по сравнению с противоборствующей группировкой. Не получив желаемого, покоритель Бендер подал в отставку 19 октября 1770 года и уехал в Москву.