Потемкин

Выступать посредником между сторонами было делом трудным и неблагодарным. «Четыре конференции о мире были у нас, — сообщала мужу Е. М. Румянцева 20 марта. — Никита Иванович [Панин] написал, чтобы нам уступить и надо им всем подписаться. Князь [Г. Г. Орлов] сказал, что он не подпишется, коли государыня прикажет, а на таких-де кондициях не трудно мир заключить. А видеть можно, что и самой ей хочется [мира]; так теперь узнают, что она без согласия княжьего сделает ли? Он всегда был против и заспорит, и так оставалось. А нонеча буде сделает и апробует государыня, так новая партия [Потемкина] переможет. Не поверишь, батюшка, сколько интриг и обманов в людях увидишь. Кажется, друзья душевные, целуются, уверяют, а тут-то друг другу и злодействуют»[381].

Подготовка пунктов нового трактата велась довольно долго, с начала марта. Претензии русской стороны то уменьшались, то увеличивались в зависимости от успехов на театре военных действий[382]. Процесс выработки «прелиминарных» или предварительных «артикулов» договора отражен в ряде коротких записок Потемкина к Екатерине. «Что значат, матушка, артикулы, которые подчеркнуты линейками?» — спрашивает фаворит, получивший черновик будущего трактата. «Значат, что прибавлены, и на них настоять не будут, буде спор бы об них был», — отвечает императрица в приписке[383].

Перед заседаниями Совета Потемкин и его покровительница обсуждали детали будущих прений и заранее договаривались о согласованной позиции. Иностранные дипломаты внимательно следили за борьбой вокруг мирного договора. В апреле Гуннинг доносил: «Весь образ действий Потемкина доказывает совершенную уверенность в прочности его положения. Он приобрел сравнительно со всеми своими предшественниками гораздо большую степень власти и не пропускает никакого случая заявить это». В донесении 16 мая указано: «Потемкин продолжает поддерживать величайшую дружбу с Паниным и делает вид, что руководствуется в Совете исключительно его мнением. В те дни, когда происходят заседания, он отделяется от прочих членов и держит сторону Панина»[384].

Общность позиции фаворита и главы наиболее влиятельной группировки позволила сдвинуть переговоры с мертвой точки и, несмотря на решительное сопротивление Орловых, подготовить русский проект мирного трактата. Князь Григорий Григорьевич устроил по этому поводу горячее объяснение императрице и отбыл в Москву, что называется, хлопнув дверью. Он пригрозил даже уехать за границу, если Екатерина не одумается. Но это уже не могло поколебать решимости государыни подписать трактат, она почувствовала в Потемкине твердую опору и рассчитывала на его помощь.

В целом пункты Кючук-Кайнарджийского мира были чрезвычайно выгодны для русской стороны. В них оговаривалась независимость Крымского ханства от Турции, что повлекло в дальнейшем его присоединение к империи. Россия получила право свободного плавания по Черному морю, закрепила за собой ряд южных территорий. Кроме того, Петербург обрел право защищать интересы христианских народов Оттоманской Порты, то есть беспрепятственно вмешиваться во внутренние дела Турции[385].

Мир был заключен 10 июля, Порте пришлось принять все основные требования победителей[386]. 23 июля в Петергофе было получено известие о подписании договора[387]. Новость доставили полковник М. П. Румянцев и подполковник князь Г. П. Гагарин, которые были сразу пожалованы: Румянцев в генерал-майоры, а Гагарин в камер-юнкеры двора. Неописуемая радость охватила всех — от императрицы до горничных и истопников. В день получения счастливой вести Екатерина написала Потемкину: «Я думаю, галубчик, что Татияна (горничная императрицы. — О. Е.) своим хахатаньем тебя разбудила… Хватя мене за голову, долго не пускала и расцаловала меня, у ней один сын и есть, он капитан артелерииской, а послан тому пять лет назад с ескадрою Спиридова в Архипелаг, с коих пор она его не видала, да и письмы почти что не получает. Сегодня она пришла ко мне и говорит: слава Бога, что мир заключен, и я сына увижу»[388].

Далеко не так радостно на заключение мира отреагировали иностранные дипломаты в Петербурге. Екатерина, старавшаяся все же поддержать добрые отношения с Орловыми, писала Алексею, уже отбывшему в Архипелаг: «Вчерашний день здесь у меня ужинал весь дипломатический корпус, и любо было смотреть, какие рожи были на друзей и недрузей. А прямо рады были один датский и английский»[389]. Гуннинг добавляет в своем донесении в Лондон характерный эпизод: «Императрица села за карты и, пригласив в свою партию датского министра и меня, сказала довольно громко, чтоб быть услышанной, что так как день этот для нас весьма радостен, ей хочется видеть вокруг себя одни только веселые лица… Не одни только министры бурбонского дома (французские. — О. Е.) недовольны столь ранним окончанием войны, но также министры австрийский и прусский»[390].