Потемкин

Не подверженный пруссомании большинства западных и русских генералов и опережая время, Потемкин взял за образец легкое снаряжение казаков и создал новую военную форму: теплые удобные шапки, позволявшие закрывать уши, коротко стриженные волосы, портянки вместо чулок, свободные сапоги, штыки вместо церемониальных шпаг. Потемкинская форма установила стандарт «красоты, простоты и удобства [...] обмундировки, приспособленной к климату и духу страны».^[453]Настало время уезжать. Если крымская кампания удастся, говорил он, «меня скоро увидят в новом свете, а если мои действия не встретят одобрения, я удалюсь в деревню и никогда больше не появлюсь при дворе».^[454] Но князь опять лукавил: он был уверен, что может делать все, что пожелает.

Перед отъездом он постриг волосы. «Великая княгиня изволила говорить, — сообщал светлейшему Михаил Потемкин, — как вы остриглись, то ваша фигура переменилась в дезавантаже».^[455] Оплатив все счета и обрезав вместе с волосами все старые связи — моральные, политические и финансовые, — 6 апреля 1783 года Потемкин в сопровождении свиты, включавшей его младшую племянницу, Татьяну Энгельгардт, отправился завоевывать рай.

По дороге на войну Потемкин заехал в Белую Церковь, имение другой племянницы — Сашеньки Браницкой, — на крестины ее ребенка, и пробыл там несколько дней. В этот раз князь ехал на удивление неспешно. Его догоняли все более тревожные письма императрицы: «Пожалуй, не оставь меня без уведомления о себе и о делах».

Они радовались своему дипломатическому замыслу как двое разбойников, задумавших ограбить проезжего купца. Предполагая, что император Иосиф завидует русским приобретениям 1774 года, Екатерина говорила Потемкину, что «твердо решилась ни на кого, кроме себя, не рассчитывать. Когда пирог будет испечен, у каждого появится аппетит». Что касается союзницы Турции — Франции, то «французский гром или, луче сказать, зарницы» беспокоили ее так же мало, как нерешительность Иосифа. Потемкин прекрасно понимал важность союза с австрийцами, но не отказывал себе в удовольствии пошутить по поводу колебаний императора и его канцлера: «Кауниц ужом и жабою хочет вывертить систему политическую новую, — писал он Екатерине 22 апреля и убеждал ее держаться принятой линии: — Облекись, матушка, твердостию на все попытки, а паче против внутренних и внешних бурбонцев [...] На Императора не надейтесь много, но продолжать дружеское с ним обхождение нужно».^[456]

Агенты Потемкина занимались «приуготовлением умов» крымских и кубанских татар, а армия готовилась воевать с турками. Генералу де Бальмену поручили самую легкую часть: 19 апреля он добился от Шагин-Гирея акта об отречении, подписанного в Карасубазаре взамен на щедрую денежную помощь и, возможно, обещание другого престола. Добравшись в начале мая до Херсона, Потемкин снова убедился, что русская бюрократия, не подталкиваемая его кипучей энергией, не способна произвести почти ничего. «Матушка Государыня, — докладывал он, — приехав в Херсон, измучился как собака и не могу добиться толку по Адмиралтейству. Все запущено, ничему нет порядочной записки».^[457]

Архивы показывают, как работал этот феноменальный человек. Его рескрипты генералам — де Бальмену в Крыму, Суворову и Павлу Потемкину на Кубани — не упускают ни одной детали: с татарами обращаться мягко; полки размещать по квартирам; артиллерии быть наготове на случай осады Очакова; шпиона «арестовать и доставить ко мне». Он же в подробностях разрабатывает текст и церемонию присяги.^[458]

В то же самое время он ведет переговоры с двумя грузинскими царями о российском протекторате, с персидским владетелем и армянскими повстанцами об образовании армянского государства. Ко всем этим хлопотам добавилась еще и чума, занесенная в Крым из Константинополя. «Ищу средств добраться до источника, откуда идет зараза, — писал Потемкин Безбородко. — Предписываю, как иметь осторожность, то есть, повторяю зады, принуждаю к чистоте, хожу по лазаретам чумным и тем подаю пример часто заглядывать в них остающимся здесь начальникам». И все это была только часть дел, которыми светлейший занимался одновременно. «Богу одному известно, что я из сил выбился». Понятно, что не забывал он и о Екатерине: «Вы мне все милости делали без моей прозьбы. Не откажите теперь той, которая мне всех нужнее, то есть — берегите здоровье».^[459]