Потемкин

«Прежде чем сердиться, — ответил князь, — выслушайте меня. Никто не сомневается в вашей любви к императрице; почему же вы хотите ее рассердить и огорчить? Я вам сказал, что она целых два дня только и мечтает об этом. Впрочем, если вы не дадите себя убедить, вам придется только принять на себя маленький труд заново написать это письмо; вот вам и перо. Я говорю с вами как преданный вам человек». Затем он применил один из своих излюбленных приемов: у Екатерины, добавил он, есть и другая причина желать присутствия Дашковой в Петербурге: она нуждается в собеседнике, «ей надоели дураки, окружающие ее». Дашкова поддалась на уловку. «Мой гнев, — пишет она, — прошел». Светлейший, когда он того хотел, был неотразим. Разумеется, княгиня приняла должность.^[612]

Сразу после того, как Ермолов поселился в своих новых апартаментах, императрица в сопровождении двора, нового фаворита, светлейшего князя и послов Великобритании, Франции и Австрии отправились в путешествие от Ладоги до верхней Волги. Екатерина и Потемкин любили осматривать свою империю собственными глазами. «От хозяйского глаза и конь здоровее», — говорила императрица.

Трое послов являли собой блестящих представителей века Просвещения. Австриец — коварный соблазнитель женщин Людвиг Кобенцль — страстно увлекался театром и сам пел (так, однажды прибывшие из Вены императорские курьеры застали его перед зеркалом поющим женскую партию, в соответствующем костюме). «Истинного британца» Алена Фицгерберта приводили в замешательство манеры Потемкина, однако в лице французского посла Сегюра, выгодно отличавшегося от своих предшественников, светлейший нашел настоящего друга. Граф Луи Филипп де Сегюр составлял настоящее украшение эпохи, которую впоследствии сам блестяще описал в мемуарах. Сын французского военного министра, друг Марии Антуанетты, Дидро и д’Аламбера, ветеран Американской войны, он стал участником интимного кружка Екатерины и Потемкина.

В течение путешествия придворные развлекались карточными играми, музицированием, шарадами и буриме. Сегодня игры в слова могут показаться надуманными, но тогда с их помощью послам удавалось влиять на отношения между державами. Некоторые из «бон-мо» действительно сочинялись экспромтом, но чаще — как современные телешоу, создающие видимость прямого эфира, — тщательно продумывались заранее. Фицгерберт был не мастер на стихотворные шутки, и его неизменно обходил остроумный Сегюр. Екатерина объявила француза гением этого жанра: «Он забавлял нас стихами и песенками [...] князь Потемкин всю дорогу помирал со смеху».^[613]

Во время того же путешествия Сегюр имел возможность наблюдать, как причуды и спонтанные решения Потемкина делают большую политику.

Екатерина обещала австрийскому императору Иосифу И, поддержавшему Потемкина в присоединении Крыма, помочь осуществить его давнишнюю мечту — обменять Австрийские Нидерланды на Баварию. Иосиф уже предпринимал такую попытку в 1778 году, но она завершилась «картофельной войной» с Пруссией. Теперь Фридрих Великий, сходя со сцены, на которой царствовал почти полвека, снова разрушил план императора аннексировать Баварию, вступив в переговоры с лигой немецких князей. В то же время подошел срок возобновления англо-российского торгового договора; Екатерина требовала более благоприятных условий для русских купцов. И тут Ганновер, курфюрстом которого являлся английский король Георг III, присоединился к антиавстрийскому союзу Фридриха. Для Екатерины, а тем более для Потемкина, это был настоящий удар.

Когда новость достигла императорской галеры, настроение Екатерины и Потемкина упало. После обеда Сегюр последовал за князем на его судно, где светлейший разразился гневным монологом, обличая британцев в вероломстве. «Я уже давно говорил императрице, что Питт ее не любит, да она мне не верила». Новый премьер-министр Великобритании Уильям Питт непременно начнет чинить препятствия российской политике в Германии, Польше и Турции, предсказывал Потемкин и объявлял, что сделает все, чтобы отомстить «коварному Альбиону». «Может быть, стоит вспомнить о франко-российском торговом договоре?» — предложил Сегюр. Князь расхохотался: «Куйте железо, пока горячо!» Иностранцы любили представлять его капризным ребенком, но на самом деле этот ход имел свою предысторию: Потемкин уже предпринимал шаги, чтобы наладить торговлю Херсона с Францией, уверенный, что именно Марсель, а не Лондон, может стать главным торговым партнером России на Черном море. Он посоветовал Сегюру немедленно набросать проект договора: «Можете даже не подписывать своего имени. Таким образом, вы ничем не рискуете [...] Прочие министры узнают об этом уже тогда, когда вы получите удовлетворительный ответ [...] Принимайтесь за дело скорее!»^[614]

По иронии судьбы сундук, где хранились письменные принадлежности Сегюра, оказался заперт, и для того, чтобы написать проект этого антибританского документа, он позаимствовал перо и чернильницу Фицгерберта.