Потемкин

Реальность существенно отличается от мифа. Да, она сделала пост любовника официальной должностью, и Потемкин помогал ей. Историки часто выпускали из виду треугольник «Екатерина — Потемкин — молодой фаворит», однако именно такой треугольник и составлял «семью» императрицы.

Роман с Завадовским стал первой попыткой царского menage-a-trois^{36}. Присутствие Потемкина делало положение фаворитов достаточно унизительным, поскольку они не имели ни возможности, ни права препятствовать его близости с Екатериной. Роль фаворита была весьма сложной и без Потемкина, в чем Завадовский очень скоро убедился на собственном опыте.

Письма Екатерины Завадовскому дают нам удивительную возможность заглянуть в душный и жуткий мир фаворита. Он искренне любил Екатерину, но пробыл в этой должности всего полтора года. По ее письмам видно, что она тоже отвечала ему привязанностью, но паритет между ними отсутствовал. Он был ровесником Потемкина и благоговел перед ней. Она относилась к нему покровительственно. Если Потемкин жаждал простора и свободного времени, то Завадовский хотел находиться при ней неотлучно, и ей приходилось объяснять ему: «Время принадлежит не мне, но империи».

Возможно, новый фаворит имел меньше любовного опыта, чем Потемкин, и потому так безоглядно влюбился. «Ты самый Везувий», — писала она Завадовскому. Возможно, к его неопытности относятся и слова: «...когда менее ожидаешь, тогда эрупция^{37} окажется; но нет, ничего, ласками их погашу. Петруша милый!» Ее переписка с Завадовским менее формальна, чем с Потемкиным. Он называет ее «Катюша» или «Катя», а не «Матушка» и «Всемилостивейшая Государыня». Письма императрицы к Завадовскому кажутся более интимными: «Петрушинька, радуюсь, что моими подушечками тебя излечила, а буде ласка моя способствует твоему здоровью, так не будешь болен никогда».^[295]

Завадовский часто болел, скорее всего, от постоянного нервного напряжения. Он не выдерживал интенсивности окружавших его интриг и ненависти. Несмотря на то что Екатерина постоянно заверяла его в своих чувствах, он не мог успокоиться: на его частную жизнь смотрели «в микроскоп». Она не понимала, что с ним творится, а он не обладал способностью Потемкина добиваться от нее того, чего хотел. Прежде всего он должен был сносить вездесущность самого светлейшего, которому уделяли внимание каждый раз, как он того требовал. Когда они ссорились, их отношения улаживал Потемкин: «Нужно нам обоим восстановление душевного покоя! — писала Екатерина. — Я наравне с тобою три месяца стражду, мучусь... Князю Гри[горию] Александровичу] говорить буду». Разговоры с Потемкиным о чувствах Завадовского едва ли способствовали восстановлению душевного равновесия фаворита. Позднее он утверждал, что постоянное присутствие кипучего Потемкина было ему безразлично, но на самом деле князь угнетал его и он старался его избегать. «Я не понимаю, — писала императрица Завадовскому, — почему на меня не можешь возреть без слез». Когда Потемкин получил титул светлейшего князя, Екатерина приказала Завадовскому: «Буде ты пошел новую Светлость поздравить, Светлость примет ласково. Буде запресся, ни я, никто не привыкнет тебя видеть».^[296]

Рассказывали, что Потемкин однажды, вспылив, потребовал у императрицы отставить Завадовского, ворвался к ним в комнаты и запустил в Екатерину шандалом.^[297] Это очень похоже на Потемкина, но, если такая вспышка действительно случилась, мы не знаем, что послужило ее причиной. Возможно, скучный Завадовский ему надоел или рассердил своей дружбой с его недругом Семеном Воронцовым. Завадовский, несомненно, был весьма ограниченной натурой, ничем не схожей с Потемкиным; возможно, он раздражал и Екатерину.

Дипломаты заметили подавленное настроение фаворита. Уже в середине 1776 года Корберон желал узнать «имя следующего фаворита [...] потому что, говорят, Завадовский уже клонится к закату». Сравнивая работу дипломатов по расшифровке екатерининского фаворитизма с реальностью XX века, ее можно сравнить и с «кремлевской аналитикой», и со сплетнями из желтой прессы: они занимались разгадыванием обманных маневров, иногда двойных. «О фаворе судят по степени немилости», — записал французский поверенный в делах.