Потемкин и Суворов

«Пожалование Графа Суворова, по общей истине дело приличное, сбило с пути всех его старших, их жен, сестер, детей и приятелей»,— сообщил Безбородко в Москву графу А. Р. Воронцову [214]. Отзыв покровителя Радищева весьма характерен: «Чин по делам, а не к персоне».

Бывший фаворит П. В. Завадовский 6 января 1795 г. писал своему другу графу С.Р. Воронцову: «Произведение Суворова в фельдмаршалы кольнуло генералов старее его. Граф Салтыков, князь Репнин, Прозоровский, князь Долгоруков просят увольнения от службы. Граф Салтыков (Иван Петрович.— В.Л.), как горячее наступал, то уже и отставлен; другие то же получат, когда настоять не перестанут. Суворов просвещается в Варшаве. Не перестает блажить. В прочем чудак, но всегда побеждать — есть его жребий, и в войне все его сверстники останутся позади. Правду сказать, они ему не равны ни сердцем, ни предприимчивостью» [215]. Правду сказать, прибавим мы, у Суворова были все основания писать и о Репнине, и о Салтыкове как о своих недоброхотах.

Суворов сам произвел себя в фельдмаршалы своей блестящей кампанией. «Вас могут утешить великодушие и умеренность победителей в отношении побежденных», — писал Йозеф Орловский (бывший комендант Варшавы) находящемуся в плену Костюшко. Широкая амнистия, объявленная повстанцам Суворовым, в неменьшей степени способствовала прекращению кровопролития, чем военные победы. «Все предано забвению,— писал Суворов Румянцеву 17 ноября 1794 г.— В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают». Днем раньше он сообщил Румянцеву важную подробность: «Начальники остававшиеся инсургентов сколько ж меня просили о дозволении продолжать им войну с пруссаками. Я шутил: «Это неприлично». Кабинетной политики не знаю»— прибавил Суворов, не подозревая, что за его спиной кабинетные политики уже вынесли приговор Польше. В разгар военных успехов русского полководца дела на западе шли все хуже и хуже. Французы громят австрийцев, пруссаков, англичан, голландцев, пьемонтцев. Встревоженные успехами республиканцев, объявивших войну всем монархам Европы, берлинский, венский и петербургский дворы договариваются об окончательном разделе Польши. Осведомленный статс-секретарь императрицы Д. П. Трощинский очень точно выразил отношение правящих кругов к действиям Суворова в Польше: «Правду сказать, Граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы, но зато уж несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков... отпускает свободно в их домы, давая открытые листы. Вопреки сему посланы к нему прямо повеления, но когда он их получит, много наделает вздору...» [216].

Как личное бесчестье расценил Суворов арест и содержание в заключении руководителей варшавского восстания: «Они хорошо содержатца, но мой пароль тем не содержан; в нем забытие прежнего — и они вольны. Стыдно России их бояться, ниже остерегатца... Пора им домой»,— писал он Хвостову 17 марта 1795 г. Суворов сознавал, что на границах России возник источник постоянной напряженности,, опасный плацдарм для вторжений с запада. Война 1812 года подтвердила его опасения. Наполеон, играя на национальных чувствах поляков, увлек их в поход на Москву, заставив умирать (как и в Испании) за чуждые им интересы.

Соглашение о третьем разделе Польши было подписано Австрией, Пруссией и Россией 15 (26) октября 1795 г. К этому времени обострились отношения с прусским королем. Получив основную часть польских земель с Варшавой, Фридрих Вильгельм II вероломно заключил сепаратный мир с французами, Он уступил им небольшие прусские владения за Рейном и вышел из игры, резко нарушив соотношение сил в Европе. Пройдет десять лет, и разгромленная наполеоновской империей Пруссия едва не исчезнет с карты Европы, как Польша, как другие государства, уничтоженные диктатором.