Потерял слепой дуду

Разливался по земле теплый осенний день, она ехала в медленном старом автобусе, смотрела в окно, пробуя подсчитать, чего больше – желтых деревьев или зеленых …

В деревне сразу пошла к шпигулинскому дому. Зять шаркал рубанком длинную светлую лесину – кое-где она уже подсвечивала тусклым латунным блеском.

– Бог в помощь, Константин Сергеевич, – сказала она приветливо.

– Бог спасет, – ответил он с той же приветливостью, не отвлекаясь от работы.

– Кось, а что у тебя с матерним земельным клином?

– Ничего. Продал да с Шуркой деньги поделил.

– А Шурику?

– Какому?

– Такому.

Константин выпрямился, отложил рубанок и сказал без угрозы, даже улыбаясь, но внушительно разделяя слова:

– Ты, Анна Алексеевна, не лезла бы не в свои дела.

– Полезу, Кося, еще как полезу, – с этих слов Анна пошла на взлет. – Шурка, ну его к ляду, но ты-то!

– Что – я?

– Он же, Шурик, погибает, понимаешь ты? Купили бы ему домик или комнатку – можно найти по цене, он бы там и жил.

– Пил в смысле?

– Ну и пусть бы пил! Пусть! – Анна закричала так, что обернулся шедший другим порядком незнакомый человек в сером пиджаке. – Это ж племянник, кровь твоя, Костя!

Он опять взялся за рубанок и, сделав несколько движений, остановился:

– Ань, а чего ты отца его родного об этом не спрашиваешь? Что ты ко мне-то пришла?

– Ты же умнее, – проговорила она сквозь подступившие слезы – горячие и злые. – Вы ж его ободрали. С Шуркой ободрали…

Рубанок спорхнул с верстака и спрятался в кудрявом запущенном спорыше.

– А Люська, сестра твоя кстати, пусть подыхает? Ты знаешь, сколько лекарства стоят? Сколько врачам надо дать? Что вы привязались ко мне? Ко мне одному – что привязались вы?

– Эх, моряк ты, моряк, – глухо проговорила Анна и пошла в свой дом.

* * *

Только разувшись, не снимая плаща, она прошла в комнату, достала из шкафа массивный альбом с выцветшим видом какого-то южного города на обложке из свалявшегося коричневого плюша, нашла сделанную в ателье свадебную фотографию Шурика, взяла с полки большие ножницы, одним движением отсекла невесту, остаток положила в сумочку и заплакала.

Слезы эти были недолгими, только для успокоения сердца – вместо капель. Остаток дня она провела одна, в воинственном настроении, а утром села в автобус.

Город она знала хорошо, как здешняя, и потому до Березовой Поймы добралась без блужданий. Теперь предстояло ей среди домов запутанной пыльной окраины найти самого Шурика или «Надю», в существовании которой Анна уже сомневалась. Но вчера она обдумала все, она знала, что делать.

В полдень улицы были полупустыми, ей пришлось изрядно походить, прежде чем она встретила тех, кого искала. Двое мелких, затертых мужичков с усталым безразличием на обжаренных лицах сидели и тянули пиво на скамейке, один край которой был приколочен к стволу засохшего тополя, другой опирался на перевернутое ведро. Анна подошла к ним, уверенно поздоровалась:

– Вы здесь живете?

Один из них взглянул на Анну исподлобья, с ленивым презрением свободного человека:

– Чево надо-то?

– Вот. – Она достала из сумочки фотографию. – Я этого парня ищу. Видели его? Он глухонемой.

Тот, кто отвечал ей, отвернулся. Другой мужичок, с личиком внезапно постаревшего ребенка, коротко взглянул, сказал:

– Таких нет.

– Его Шурик зовут.

Он замотал головой.

– А Надю, женщину такую, знаете? Он у нее живет.

Вопрос о Наде оказался для них более интересным. Они переглянулись, перебирали меж собой какие-то имена и клички.

– Колюхина, что ль, Надя?

– Не знаю фамилии.

– Так она с Колюхой живет, а Колюха не глухой…

Но тот, с детским лицом, вдруг посмотрел на нее снизу вверх, сощурился:

– Маманя, а ты дай две сотки – мы тебе поможем.

– Найдете – дам, – отрезала Анна.

Поговорив о чем-то свалянными голосами, так что слов не разобрать, они допили пиво, поднялись и, сказав Анне: «Жди здесь», – ушли.

Вернулись они довольно быстро – уже втроем, вместе с ними, пошатываясь от непомерной длины каблуков, шла женщина, смуглая, скуластая, худоногая, в застиранной блузе и развевающейся синтетической юбке, какие носили лет десять назад. Эта женщина сама поздоровалась – те двое стояли чуть в сторонке, – взяла фотографию и через полминуты сказала с тихим удивлением:

– Так это Шурка.

– Шурик, – поправила Анна.

– Ну я и говорю, Шурка это… У, мать твою, я и не видела, что он такой.

– Где он? Живет здесь?

Вдруг что-то переменилось в женщине, она заговорила высоким, ныряющим голосом и словами, которые никак не вязались с ее скулами, юбкой и ободранными каблуками:

– Нет, вы знаете, он здесь не живет, но часто бывает, кстати, здесь есть несколько таких же, глухонемых, он с ними встречается, кстати, если что, я их язык немного понимаю, могу перевести, если потребуется.

– Сейчас где он? – строго спросила Анна.

– Вы знаете, в данный момент не могу сказать, где он, уже недели две, как его не видела, но я могу передать ему… А что, кстати, ему передать?

– Вы кто? Надя?

– Я? – Она улыбнулась во весь рот, оголив пустые десны на месте коренных зубов. – Нет, не Надя, и, по-моему, нет у нас никакой Нади, во всяком случае, я не знаю… Так что передать?

Помолчав, Анна сказала потухшим голосом: