Потерянная Душа

В эту секунду дверь распахнулась, прежде чем я начала не на шутку драться с веревками.

— Здравствуй, Кайли, как ты себя чувствуешь?

Я пыталась поднять голову лицом к мягкому, мужскому голосу. Он был высоким и худым, но выглядел сильным. Не здоровая кожа, хорошие волосы.

— Как лягушка, что вот-вот будет расчленена, — ответила я, пока он освобождал мою левую руку.

Я уже его люблю.

— К счастью для вас, я никогда не умел хорошо пользоваться скальпелем. — Его улыбка была милой, и его карие глаза были добрыми. На его бейджике было написано: Паул Коннор, Специалист по Психическим Заболеваниям.

Психические заболевания? Мой желудок скрутился в узлы.

— Где я?

Паул осторожно освободил мою вторую руку.

— Ты в Лейкмодском Центре Психического Здоровья, прилагаемого к Арлингтон Мемориал.

Лейксайд. Палата для душевнобольных. Черт.

— Хм, нет. Я не должна быть здесь. Тут какая-то ошибка. — Страх наполнил мои сосуды достаточно быстро, чтобы у меня появилось чувство покалывания на коже. — Мне нужно поговорить с моей тетей. Или дядей. Он все уладит. — Дядя Брендон умел улаживать дела, не раздражая людей — навык, которому я часто завидовала.

Паул еще раз улыбнулся и помог мне сесть.

— Когда вы хорошенько устроитесь, вы сможете пригласить их.

Но я не хочу устраиваться.

Мой собственный носок на краю кровати привлек мое внимание.

— Где мои туфли?

— Они в вашей палате. Мы должны были их снять и расшнуровать. Для обеспечения безопасности каждого пациента мы не допускаем никаких шнурков, ремней, халатов, или галстуков.

Мои шнурки не безопасны? Борясь со слезами, я наклонилась вперед, пытаясь освободить мою правую ногу.

— Осторожно. Вы можете некоторое время быть немного неуклюжей и неустойчивой, — сказал он, уже работая над моей левой ногой. — Вы долгое время были без сознания.

Мое сердце болезненно стучало.

— Как долго?

— Ну, где-то 15 часов.

Что? Я сидела и чувствовала, как мои глаза тускнеют от ужаса.

— Вы меня привязали к кровати на пятнадцать часов? Разве нет какого-нибудь закона запрещающего это?

— Таких много. И мы исправно им следуем. Вам нужно помочь встать?

— Ни в коем случае, — огрызнулась я. Я знала, что мой гнев был несправедлив, но я не могла ничего с собой поделать. Я потеряла пятнадцать часов жизни на иголки и лишение свободы. Я просто не в состоянии быть дружелюбной. — Почему вы меня связали?

Я осторожно соскользнула с кровати, но снова к ней прислонилась, когда закружилась голова. Грязные ванилиновые плитки холодили через носки.

— Вас принесли на носилках, вы кричали и вырывались даже под воздействием сильного успокоительного. Уже после вы потеряли голос, но продолжали молотить вокруг, как будто с кем-то дрались в своем сне.

Кровь отлила из головы так быстро, что она снова заболела.

— Я вырывалась? — неудивительно что у меня все болело, я в течении нескольких часов вырывалась из заточения. В моем сне. Если кому можно классифицировать как сон.

Паул кивнул и отошел назад, чтобы дать мне место, когда я встала.

— Ага, и это началось снова через пару часов, поэтому они и привязали вас к кровати.

— Я снова начала кричать? — мой живот стал бездонной, медленно кружащийся, сферой ужаса, которая угрожает поглотить меня как черная дыра. Что, черт возьми, со мной не так?

— Нет, только вырваться. Полчаса назад вы успокоились. И я был на полпути, чтобы вас освободить, когда вы уже проснулись.

— Что вы мне дали? — я потянулась к стене, когда новая волна головной боли накатила на меня.

— Разные смеси. Ативан, Галдол, и Бенадрил для борьбы с побочными эффектами от Галдола.

Вот почему я спала так долго. Я не знала первых двух лекарств, но одного Бенадрила хватило бы, чтобы вывести меня из строя на целую ночь во время сезонной аллергии. Чудо что я вообще проснулась.

— Что если у меня началась бы аллергия? — потребовала я, складывая руки на футболке, которую надела в торговый центре. Пока что моя личная одежда была единственной вещью, которую я могла записать в плюсы.

— Тогда мы бы сейчас разговаривали в реанимации, а не в смирительной комнате.

Смирительной комнате? Я была смутно встревожена фактом, что он называли ее так.

Паул открыл дверь.

— После вас.

Я расправила плечи и шагнула в ярко освещенный коридор, не зная чего ожидать. Людей, гуляющих в смирительных рубашках и бормочущих самим себе под нос? Медсестер в белой униформе с накрахмаленными головными уборами? Но в холле было пусто и тихо.

Паул шагнул вперед, и я последовала за ним в последнюю левую дверь, которую он открыл для меня.

Я сунула руки в карманы, чтобы скрыть, как они дрожали, заставляя себя переступить порог комнаты.

Еще одна белая комната, но уже намного больше чем первая. На кровати был матрас в деревянной раме, низкой и узкой. И с заправленным белым одеялом. Пустые, открытые полки были привинчены к стене, в комнате был один длинный комод и высокое окно. Никаких шкафов.

Мои туфли лежали на полу у кровати. Они — единственная вещь, которую я узнала в этой комнате. Все остальное было мне незнакомое. Холодное. Жуткое.

— Так... я заключена? — мой голос дрожал. Я ничего не могла сделать.