— Прости меня, — сказала я, пока она вела меня на кухню, зажигая лампу на старом комоде и, присев сбоку, смотрела на меня. Краска капала с кисточки на плитку старого пола, но она не заметила этого. — Я отправилась к Мэллори, честно. Но перед этим, я пошла с… с другим другом…
— С кем?
— Его зовут Айвери…
— Мальчик? — в ее голосе зарождается недоверие.
— Да, мальчик! — я немного возмущена ее реакцией. Я могла бы приврать, но это достаточно правдиво. И что такого удивительного, что я была с мальчиком?
— И кто такой Айвери? — спрашивает она, прищурившись.
— Он новенький! Мы просто встретились под старым деревом и разговаривали. Это все!
Ох, это уже не хорошо. Что за тупость я говорю. Моя голова все еще кружится после ссоры с Мэллори. Я вообще не знаю, что еще вырвется из моего рта.
— Айвери, — пробормотала она. — Такое имя должно что-то значить.
— Может, его маме оно просто понравилось, — возразила я. — И у тебя краска по всему полу.
Она раздраженно покачала головой, из-за меня или себя, я не уверена. Я схватила бумажное полотенце и помогла ей вытереть все это, после чего она начала доставать из холодильника продукты: сыр, хумус, соломки моркови, и вручила их мне. Она приготовила маленькие овсяные печенья и попросила меня положить их на тарелку, пока она делала мисо-суп в больших кружках, слишком волнуясь, пока я нервно наблюдала. Она готовилась к нравоучению, я могла сказать по движениям ее ноздрей. Она любит хорошие лекции. Обычно они предельно ясны, даже если повторялись пять раз подряд.
— Итак, — начала она, когда мы со всем разобрались и уселись за стол, глубоко вздохнула, оглядев меня. — Сова, я не могу доверять тебе, пока ты врешь мне вот так. Ты думала, я остановлю тебя?
— Я не знаю. Я просто не хотела ничего говорить, — я взяла овсяное печенье.
— Ты растешь, и я пытаюсь понять. Но лгать и задерживаться — ты еще слишком маленькая для этого, Сова.
— Извини, — сказала я сквозь посыпавшиеся крошки. Вау, эти печенья будто спрессованный песок.
— Я знаю, — сказала мама суровым голосом. — Но это не… — она наклонила голову назад, стуча пальцами по столу. Когда она снова посмотрела на меня, ее глаза блестели, челюсть напряжена. — Это ничего не меняет. Это уже второй раз за неделю. И соврала мне. Ты ушла, и я не знала, где ты есть, или когда будешь дома. Не знала, в безопасности ли ты!
— Я…
— Нет, — покачала она головой. — Нет, сейчас моя очередь говорить, Сова. Ты особенная, мы обе знаем это. И мы не знаем, что это принесет со временем. Но сейчас ты моя девочка, и я хочу уберегать тебя так долго, как могу, — она судорожно сделала глубокий вдох. — Ты наказана.
— Мам!
— А чего ты ожидала? — спросила она. — Есть последствия, Сова, у всего. Это последствие. Ты наказана на неделю, пока что.
Я никогда раньше не была наказана. И никогда бы не подумала что буду.
Полагаю, что много всего произошло на прошедшей неделе, чего я не ожидала.
— Просто это… не кажется справедливым, — пожаловалась я позже сове на столбике кровати, когда открыла свою сумку и достала книги.
— Справедливым, справедливым, — раздается шепот в комнате, заставляя мои уши звенеть. Я смотрю на сову и вокруг по стенам. Они молчат, нет дрожи между ними, и все-таки я хочу, чтобы они ожили и поговорили со мной, потому я не уверена, что была так одинока прежде. Я пытаюсь выполнить домашнюю работу по математике, но скобки и завитушки в алгебре выглядят, как морозные узоры Джека на окнах, и я опять потерялась, думая о прошлой ночи и заговоре против него. Я должна поговорить с ним. Не сегодня, но скоро. Я представляю его там, следующего по улице и покрывающего ее серебряно-белым льдом. Затем я представляю себя с ним, и я знаю, что не смогу долго ждать.
— 27-