Потерянная невинность

— Пора забыть прошлые обиды, — отрезал отец.

— Прошлые? — расхохотался Митч. — Ты что, издеваешься надо мной? Эти мерзавцы меня оболгали. Они хотели обвинить меня в убийстве. Они сломали мне жизнь. Точнее, сломали бы, если бы я нм это позволил. И ни ты, ни мать и пальцем не шевельнули, чтобы защитить меня от них.

— О чем ты говоришь? Мы вывезли тебя из города!

— Ты хочешь сказать, выгнали меня из города?

— Мы помогли тебе поступить в хорошую школу, а потом в университет. Ты ни в чем не нуждался…

— Замолчи. Просто замолчи! Ты серьезно считаешь, что я могу просто так заявиться домой, забыв старые обиды?

— Поступай как знаешь, Митч.

В трубке раздались гудки.

Когда Митч перезвонил отцу, чтобы сообщить, что не приедет, он не стал ничего объяснять. Он не поделился с ним своим осознанием того, что в случае появления на похоронах неизбежно привлечет к себе всеобщее внимание, в то время как оно должно быть сосредоточено на покойной. Митч не сомневался, что она была бы благодарна ему за такое решение. Настояв на том, чтобы похороны были всецело посвящены матери и никому больше, он отдал ей последнюю дань уважения. Он также решил, что в ближайший День поминовения, когда его появления уже никто не будет ожидать, съездит на ее могилу, не привлекая к себе внимания и постаравшись не попасться никому на глаза.

Во всяком случае, таков был его план.

И он был на полпути к его осуществлению. Более чем на полпути, поскольку в данный момент он находился на перекрестке двух шоссе — 177 и I-70. К северу лежал Манхэттен, к западу находился Денвер, а на востоке был Канзас-Сити, где он жил последние семь лет. Строго на юг от того места, где он сейчас стоял, располагался Смолл-Плейнс. Туда вело шоссе 177, и ему оставалось преодолеть всего несколько миль. Насколько он помнил, кладбище выходило непосредственно на шоссе и располагалось к северу от города. Это позволяло навестить могилу матери, даже не заезжая в город. Он мог заскочить на кладбище, а затем сесть в машину и, никем не замеченный, вернуться домой. Но он в сотый раз задавался вопросом, в чем смысл этого путешествия. Он даже цветы не захватил, потому что не хотел, чтобы кто-то догадался, что он там побывал. И матери уже не было дела до его приезда. Хотя, возможно, ей и раньше не было до него никакого дела. К тому же все равно никто, включая отца, об этом не узнает. Так зачем вообще туда ехать?

— Ты смешон! — вслух произнес он.

Он ехал туда, повинуясь какому-то внутреннему импульсу.

В его душе зияла пустота, которую он надеялся заполнить, постояв у могилы матери. Вот и все.

Насос щелкнул, сообщив о том, что бак полон. Митч закрепил наконечник на колонке, сокрушенно покачал головой, увидев цену, и, не обращая внимания на то, что от его рук пахнет бензином, снова сел за руль. Выезжая на перекресток, он по-прежнему не знал, по которой из четырех дорог поедет. И понял, что «сааб» поворачивает на юг.

Всего несколько минут, и Митч оказался в самом сердце Кремниевых холмов, где он родился и провел детство.

* * *

Уже не первый раз за сегодняшний день он выпускал инициативу из рук, предоставляя событиям идти своим чередом.

Выезжая из Канзас-Сити, Митч и не помышлял о встрече с Эбби и о том, что она станет первым человеком, которого он увидит по возвращении «домой». Более того, он надеялся, что ему вообще удастся избежать встречи с ней. Но не доехав до города всего две мили, он увидел бело-зеленый указатель с надписью «Лужайки и ландшафты от Эбби», и снова его машина приняла решение за него, съехав с шоссе на узкую асфальтированную дорогу, быстро сменившуюся грунтом и щебнем. И вот он уже, как заправский фермер, мчится по полям, оставляя за собой клубы пыли.

«Но имя на указателе вовсе не означает, что эта дорога ведет к ней», — напомнил себе Митч. Кроме того, все это его уже давно не касается.

Но его машина упрямо ехала по дороге, с обеих сторон огороженной коричневыми столбами, соединенными колючей проволокой. Он отлично помнил, каково это — целый день копать эти ямы, а затем загонять столбы в землю. Он помнил и толстые кожаные перчатки, призванные защищать руки от порезов колючей проволокой, а также волдыри и царапины, которыми, несмотря на все ухищрения, были покрыты его ладони и пальцы после работы. Митч помнил обильные, жирные и необыкновенно вкусные обеды, ради которых в полдень все прекращали работу и вваливались в кухню хозяйки ранчо или в городскую кафешку.

Поросшие травой поля пестрели фиолетовыми, желтыми, розовыми и белыми цветами. Оказалось, что он до сих пор помнит их названия. С одной стороны от дороги паслись рыжие с белым герефордские коровы, а с другой — черно-белые ангусы. Время от времени из густой травы на обочине вспархивали птицы. Луговые жаворонки? Они стремительно взмывали ввысь и исчезали из вида.