Потерянная Россия

Это уже настоящий, правда, весьма краткий, но и весьма содержательный обвинительный акт всей государственной политики Февральской революции. Даже больше — это, конечно, невольное, но оправдание — да, да, оправдание — «революции Октябрьской». Что было с марта до октября? Вместо революционного дерзания — безнадежное топтание на поводу у кадетов, т. е., на жаргоне советской России, — у самой подлинной реакции. Ну а если это верно, если это ныне вынужден признать официальный орган, тогда одной из правительственных партий, то совершенно естественно было возмущение подлинной революционной стихии, и тогда октябрьский контрреволюционный переворот превращается в подлинную народную революцию!

На секунду допустим, что обвинение в топтании на месте — в кунктаторстве — справедливо. Допустим; но кто же такие кунктаторы? Кто эти «вы», к которым с такой горечью обращается автор только что приведенной цитаты? Несомненно, что пятеро членов редакции «Современных записок» застопорить всю правительственную машину не могли, если бы даже хотели. Очевидно, что здесь имеется в виду кто-то другой или, точнее сказать, еще кто-то другой. Но кто же? Топтались везде: и в армии, и в аграрном вопросе, и в вопросе о войне и мире. Можно сказать, все государство топталось на месте, зацепившись за кадетский пень. Саботировать революцию, выражаясь на модном ныне языке, в таком грандиозном масштабе не под силу было, конечно, не только отдельным группам, но даже и отдельным партиям, в особенности при коалиции. Такой саботаж под силу был только правительству. У него в партиях могли быть сообщники, подстрекатели, укрыватели, но самую процедуру топтания могла исполнить со всем соответствующим ритуалом только Власть. «Вы — о, мудрые кунктаторы» — это Временное правительство. Другого адресата быть не может!

Правительство несет ответственность за свое топтание и те лица, кто в него входил, если необходимо искать личной ответственности. Кто же в этом смысле «ответственен» из членов группы «Современных записок»? Просматривая их список, вижу одного только Н. Д. Авксентьева. Да и тот был министром внутренних дел всего менее двух месяцев! Но зато сам-то обвинитель В. М. Чернов был членом Временного правительства целых четыре месяца, т. е. половину всего времени его существования. И я смею свидетельствовать, что за все время своего пребывания в правительстве министр земледелия ни разу по всем общим и принципиальным вопросам не оставался при особом мнении, ни разу не расходился с его большинством. А следовательно, за преступное топтание Временного правительства на месте В. М. Чернов несет в рядах партии социалистов — революционеров наибольшую после меня, пробывшего в составе Временного правительства все восемь месяцев, ответственность.

Итак, «вы» — это мы! В особенности мы — ибо у одного была в руках армия, у другого земля. И оба требовали от фронта «активных действий во имя мира», т. е. наступления.

Но остановимся подробнее на трех смертных грехах нашего топтания — армии, земле, мире.

«Не так ли топтались вы (мы?) вокруг реорганизации армии?». Т. е. в каком смысле нужно понимать эту реорганизацию армии? Если в смысле ее «революционного раскрепощения», то разве редакторам «Революционной России» неизвестно то, что признал в своей книге даже генерал Деникин? Разве им неизвестно, что русская армия была без остатка «раскрепощена», т. е. дезорганизована, еще в управление Гучкова при благожелательном содействии генерала Поливанова [180]и прочих «старорежимников»?

Конечно, не такую, с позволения сказать, реорганизацию имеет в виду «Революционная Россия», обвиняя нас в медлительности. Дело идет, очевидно, о той медлительности, которую нам действительно приходилось проявлять в сизифовой работе укрепления дисциплины в армии и восстановления в ней нормальных отношений между начальниками и подчиненными. Я помню, с какой энергией высказывались все члены Временного правительства, а в том числе и министр земледелия, против «революционных эксцессов» в армии. Я помню, с какой горечью в душе, но единогласно голосовало всеВременное правительство за закон о восстановлении смертной казни на фронте после прорыва у Тарнополя! Я все это помню и поэтому вполне понимаю, что медлительность Военного министерства в работе его по освобождению армии от гучковского раскрепощения до сих пор вызывает у В. Чернова, как вообще у всех русских патриотов, законное раздражение и огорчение.

В этой медленности восстановления дисциплины в армии Военное министерство повинно, но для смягчения нашей ответственности не вспомнит ли строгий обвинитель, какие препоны приходилось преодолевать нам при этой реорганизации. Не вспомнит ли он, с какой нечеловеческой энергией и самоотвержением приходилось комиссарам военного министра (почти исключительно эсерам и меньшевикам) на фронте и в тылу вырывать армию из-под гипноза большевистской и неприятельской демагогии? Не вспомнит ли он, что даже в своей собственной среде мы иногда были бессильны против отражения этой демагогии?