Потерянная Россия

Первый круг борьбы кончился, едва начавшись, временным отступлением «мировой революции» — нэпом, социализмом в одной стране, народными фронтами и кутузовским мундиром Сталина. Он кончился отступлением потому, что первая война недостаточно еще разрушила старый мир; потому, что сама база пролетарской мировой революции, захваченной Лениным в России, была еще кустарно организована; потому, что коммунистические силы вне России были еще не собраны как следует, не имели еще настоящего единства командования; потому, что само «капиталистическое общество» недостаточно еще было деморализовано собственным циническим оппортунизмом, а умелая психологическая подрывная работа Коминтерна еще недостаточно была развернута.

Опасно закрывать глаза на действительность: к началу второго тура все изменилось в благоприятную для коммунистической агрессии сторону. За краткий промежуток перемирия между войной «на истощение» и войной «на истребление» (1918–1939) все недостатки в механизме «мировой революции» были исправлены. А «гниющий капитализм» породил двух новых тоталитарных чудищ — фашизм и нацизм. Оставалось только готовиться к неизбежному — ко второй войне. На этой подготовке сосредоточить все свои силы; ей подчинить, как ближайшей стратегической цели, всю тактику Коминтерна и ждать, пока вторая волна войн создаст вторую волну революций.

*

Ждать пришлось совсем недолго, «гигантская польза», которой, после первой войны, не дождался Ленин, оказалась действительно гигантской йосле второй войны: почти весь свободный мир очутился на самом краю пропасти, у того «конца с ужасом», который был обещан всему буржуазному миру еще тридцать с лишком лет тому назад.

После второй, тоталитарной войны коммунизм уже с поднятым забралом вернулся на свою родину, на Запад, и вышел на мировую арену как первоклассная политическая сила, претендующая на власть — идеологическую и политическую — над всеми народами.

И судьбы тоталитарной диктатуры в России зависят от того, победит ли коммунизм вне России — на Западе, в Европе и на всем евразийском материке. Отсюда новый послевоенный курс кремлевской международной политики. Она в речи Молотова весьма своеобразно выражена… фигурой умолчания. О том, о чем без умолку говорилось во время войны, в особенности до Сталинграда, о государственных и национальных интересах «вечной России», — теперь ни слова!

Тот же ближайший сотрудник генерала Маршалла [231], автор статьи в «Foreign affairs», заметил новый кремлевский курс. Теперь, пишет он, «вся политика Москвы по преимуществу определяется интернациональным коммунистическим движением».

Да, Политбюро вместе с Коминтерном поставили, совершенно по — «ленински», судьбу нашей родины на карту мировой революции!

Ленин, будучи еще в Швейцарии в июле 1915 года, писал: «Кто пишет против государственной измены, против распада России… тот стоит на буржуазной, а не на пролетарской точке зрения. Пролетарий не может ни нанести классового удара своему правительству, ни протянуть на деле руку своему брату пролетарию чужой, воюющей с нами, страны, не совершая государственной измены»(«Соц. — Демократ», № 43, 1915 г.).

Что Ленин протянул руку не «своему брату» пролетарию, а при посредничестве Парвуса и графа Брокдорф — Ранцау [232]германскому канцлеру Бетман — Гольвегу и генералу Людендорфу — факт исторический, установленный и неопровержимый.

Пораженческое сотрудничество с германским правительством во время Февральской революции не могло иметь целью ни «низвержения» уже низвергнутой монархии, ни «освобождения» уже освобожденного пролетариата. «Такой свободы, как у нас, — восклицал Сталин на VI съезде большевистской партии в августе 1917 года, — нигде не существует, нигде у пролетариата не было и нет таких широких организаций».

Средством к какой же цели была государственная измена? Только одним из средств, облегчивших захват власти. Захват же власти понадобился большевикам не для того, чтобы «передать всю власть Учредительному собранию, хозяину земли русской», как клялись они народу перед Октябрем, а для того, чтобы этого хозяина в первый же день выгнать и в порядке гражданской войны установить диктатуру пролетариата. (Это признал сейчас же после переворота Бухарин [233].) А сущность диктатуры Сталин вслед за Лениным определил совершенно ясно и точно: «Это есть неограниченная власть, опирающаяся на насилие, а не на закон» («Проблемы ленинизма»).

Зачем понадобилось предательством государства, разгромом России и обманом народа Ленину — вводить диктатуру, а Сталину — за нее упорно и цепко держаться?

Почему Ленин, едва почувствовав, по его словам, в «буржуазной» Февральской революции социалистические мотивы, стал «твердо и решительно» стремиться к диктатуре пролетариата? Ответ на этот вопрос имеет сейчас отнюдь не историческое, а архисовременное значение! В этом ответе ключ к политике Сталина после второй войны.