Потерянная Россия

Того самого, чего перед началом войны 1939 года не могли добиться сами западные державы, добился для них Гитлер: открылся Восточный фронт, «второй фронт», которого хотела избежать Германия; фронт, на котором выступила самая многочисленная и, по словам Ллойд Джорджа, более могущественная, чем старая русская, новая Красная армия.

В ожидании русской победы Западу оставалось только — подсчитывать количество избиваемых немцев, уничтожаемых танков и самолетов, убыль германских запасов нефти и ждать, когда дело «великого воина Сталина» доделает не менее знаменитый русский «генерал Мороз».

Впрочем, такое настроение продолжалось не особенно долго, так как вскоре Москва послала свой SOS в Лондон. Пришлось все больше и больше задумываться над вопросом, как скорее и лучше прийти на помощь России.

Совершенно естественно, что помогать России означает для иностранцев помогать в борьбе существующей там власти, какова бы она ни была. Но чем ярче проявляет эта власть волю к борьбе, тем легче в сознании иностранца Россия сливается с ее правительством, восторг перед героизмом русской армии и народа неизбежно превращается в апофеоз «их вождя». Вот почему из уст самых ответственных руководителей западного общественного мнения мы слышим все чаще возгласы: да здравствует Сталин, «гигантская воля которого вдохновляет русских на осуществление самой беспощадной политики опустошения страны, какую только видел мир» (Гарвин в «Обсервер»).

Мы отлично понимаем, почему такие слова пишутся и говорятся. Но все-таки… но все-таки для русского человека они звучат кощунственно. Не Сталин внушил русскому человеку способность к безграничному самопожертвованию во имя родины — ею насыщена вся русская история, ею создана великая империя.

По правде сказать, иностранные оценки событий и людей в России меня мало волнуют. Тревожно другое. Тревожно, что мы сами, в эмиграции, привыкаем мерить Россию иностранным аршином и бродим по земле какими-то Иванами, своей собственной истории не помнящими. Одни утешают себя тем, что Гитлер в пять месяцев не дошел до Москвы, другие вспоминают, что немцы уже были в Крыму и в Ростове, третьи ищут утешительных сравнений в эпопее 1812 года, а от напоминания о войне 1914 года отмахиваются словами: «Тогда у немцев было два фронта!»

Попробуем вспомнить «1812–й» и «1914–й». Тогда, может быть, год 1941–й откроется нам в своем истинном и трагическом образе.

*

Почему в первые месяцы вторжения Гитлера его жребий в России представлялся наполеоновским? Это малопонятно. Как мы увидим дальше, в 1941 году германский штаб взял в основание своих операций план Гинденбурга — Людендорфа, а совсем не Бонапарта — Бертье. Вероятнее всего, легенда о 1812–м была подброшена общественному мнению потому, что Гитлер начал свой поход почти в тот же день, что и Наполеон. Он так же устремился (правда, в числе прочих направлений) на Смоленскую дорогу. А известно, куда в конце концов эта дорога привела Наполеона. И тут сразу был пущен в ход весь железный инвентарь атмосферических, так сказать, объяснений гибели «Гитлера XIX века».

Легенда о роли русских морозов, бездорожья, грязи и скифских качествах русских варваров, которые побеждают врага самоуничтожением, создалась главным образом во Франции в то время, когда культ Наполеона владел всей прогрессивной Европой. Нужно было чем угодно объяснить решившее судьбу Наполеона поражение его в России. Нельзя было признать только одного: военную неудачуНаполеона, т. е. умную стратегию русского командования и высокое искусство маневрирования русской армии, насыщенной еще традициями Суворова.

Ни грязь, ни бездорожье, ни сожжение Москвы, ни партизаны, ни даже исключительная доблесть русского воина не могли бы уничтожить военной мощи Наполеона, если бы его армия не была обескровлена и фактически разбита 26 августа (7 сентября) на Бородинском поле.

В Москву, по верному слову Толстого, ворвался 2(14) сентября еще живой и с виду страшный, но уже «смертельно раненный зверь». Партизанщина, которая развилась главным образом после Бородина, и неожиданно ранние морозы только добивали уже обессиленного и разбитого врага. Надо вспомнить, что наполеоновская армия выбралась из Москвы до морозов 7(19) октября и к 14–17 (26–29) ноября уже добежала до Березины, теряя в арьергардных боях последние силы.

Отход же русских армий в начале кампании на Смоленск— Вязьму был продиктован не выдуманными скифскими качествами русского народа, а весьма разумной, обязательной для всякого образованного стратега тактикой — не принимать боя с превосходными силами врага и сохранять умелым маневрированием боеспособность армии, истощая в то же время врага, растягивая его коммуникации и тем достигая большего равенства сил. Нужно вспомнить, что в начале кампании против 600–тысячной армии вторжения русское командование имело в своем распоряжении только 200 000. И еще раз: от 10–12 июня до 7 октября, когда началась и закончилась по существу военная эпопея Наполеона в России, там стояли жаркое лето и чудесная осень!

*